Джон Осборн. Комедиант
Перевод А.Дорошевича
Москва, изд-во "Искусство", 1978
OCR & spellcheck: Ольга Амелина, январь 2007


Посвящается А. К., который помнит,
как все это было, не забудет
и, надеюсь, не даст мне забыть, —
по крайней мере до тех пор,
пока существует Парадиз-стрит,
и Клейпит-лейн,
и можно туда вернуться.

ПРИМЕЧАНИЕ.
Искусство мюзик-холла умирает, а с ним умирает и что-то в Англии. Ушла частица сердца Англии, принадлежавшая некогда всем, ибо это было настоящее народное искусство. Я ввел в свою пьесу элементы стилистики мюзик-холла не для того, чтобы использовать эффектный трюк, но просто потому, что так можно решить какие-то вечные проблемы времени и пространства, с которыми драматургу приходится сталкиваться, а кроме того, мюзик-холл имеет отношение к сюжету. У него есть свои традиции, свои условности, своя символика, своя мистика, он легко преодолевает ограничения так называемого правдоподобного театра. Контакт со зрителем в этом случае немедленный, живой и непосредственный.


Действующие лица

Билли Райс.
Джин Райс.
Арчи Райс.
Феба Райс.
Фрэнк Райс.
Вильям Райс (брат Билл).
Грэм Додд.


ОГЛАВЛЕНИЕ

1. Билли и Джин.
2. Арчи Райс — «Не принимайте его всерьез».
3. Билли, Джин и Феба.
4. Арчи Райс — «Опять в беде».
5. Билли, Джин, Феба и Арчи.

Интермедия

6. Билли, Феба, Джин, Арчи и Фрэнк.
7. Арчи Райс — «Прерывает программу».
8. Билли, Феба, Джин, Арчи и Фрэнк.

Интермедия

9. Фрэнк Райс — «Пою для вас».
10. Билли, Феба, Джин, Арчи и Фрэнк.
11. Опять доброе старое время.
12. Джин и Грэм — Арчи и Билл.
13. Арчи Райс — «Единственный и неповторимый».


Место действия. События пьесы происходят в большом курортном городе на побережье. Дом, где живет семья Райсов, — это один из тех высоких уродливых памятников эпохи, что строились в начале века богатыми дельцами. До набережной всего двадцать пять минут на конке. А в наши дни мимо ворот шуршат троллейбусы, битком набитые рабочими с многочисленных заводиков, которые успели вырасти вокруг. Эту часть города приезжие не видят, а если и забредут, то тут же поворачивают обратно, в сторону парков. Не за тем они сюда ехали по два, по три часа на поезде. Им и проезжать-то здесь не нужно по дороге с центрального вокзала, это совсем самостоятельный город со своим собственным вокзалом, довольно большим к тому же, с далеко растянувшимися навесами и пакгаузами. Впрочем, скорые поезда здесь не останавливаются. Район ни жилым, ни индустриальным, не назовешь: грязные пустыри, высокие закопченные стены, газгольдер, высокая дымовая труба, пыльное шоссе, сотрясаемое грузовиками. Улочки узкие, на каждом углу жмется по магазинчику: газеты и журналы, бакалея, рыба с жареной картошкой.

Увертюра.
Во время интермедий опускается экран с афишами.


Первый номер

Тюлевый занавес. За ним видна часть города. Перед ним — высокий рострум с ведущими к нему ступеньками. Экраны высотой до колена и дверная рама образуют стены. Перемены осуществляются за счет смены задников. Сценическое пространство по-разному ими ограничивается. Задники и кулисы простые, закрашенные. Две двери — слева и справа. Освещение — как в провинциальном курзале: все прожекторы зажжены, освещают сцену и неподвижны, кроме одного. Сцены и интермедии должны быть освещены так, словно это всё номера одной программы. Мебель и реквизит — только самое необходимое, не больше, чем для эстрадного скетча. По обеим сторонам просцениума — квадраты, где появляется порядковый номер каждой сцены. В общем, хлопот по оформлению не больше, чем у любого помощника режиссера, дважды в день ведущего один и тот же спектакль. Музыка. Самая последняя, самая громкая, самая пошлая. Тюлевый занавес на авансцене. На нем изображены громадные обнаженные юные девы, машущие ярко раскрашенными веерами и лихо взбрыкивающие. Поперек крупными буквами надпись: «Рок-н-ролл во всей его наготе». За тюлевым занавесом свет выхватывает старика. Он идет по сцене слева направо. В центре останавливается и поднимает голову. Слышны крики и вопли. Кричит женщина, разнимая двух мужчин, видимо сына и любовника: «Оставь его! Не надо! Пожалуйста, не надо! Оставь его в покое». Старик уходит за кулису справа, появляется из-за следующей и направляется к середине. Слышен грохот, удары. Он останавливается, затем опять делает несколько шагов. Женщина издает истошный вопль. Он опять останавливается, оборачивается и, склонившись над перилами, кричит вниз: «Вы там потише не могли бы?» Прислушивается, но ответа нет. «Я требую прекратить этот гам!» Все это не срываясь и сохраняя достоинство, хотя голос у него настолько сильный, что шум сразу прекращается. Он удовлетворенно кивает и снова пускается в путь. Слышен крик: «Сам лучше глотку заткни, старый дурак!» Женское рыдание обрывает конец фразы, старик обеспокоенно останавливается, оборачивается и кричит вниз: «Вы живы, миссис?» Слышен мужской голос, настойчивый и возбужденный. Хлопает дверь, и голос стихает. Рыдания еще слышны, но скандал, по всей видимости, затухает. Старик возвращается в центр и входит в квартиру через дверной проем.
Билли Райс — подтянутый мужчина слегка за семьдесят. Он чрезвычайно гордится своей физической формой, что неудивительно для человека, всю жизнь служившего образцом сложения и выправки. Он худощав, строен, крепок. Так и сияет своим потускневшим великолепием. Волосы у него седые, густые и от частого употребления щетки шелковистые. Одежда, включая остроносые лаковые туфли, носится уже лет двадцать пять, но костюм тщательно отглажен и вполне хорош на вид. Цепочка от часов начищена до блеска, воротник скреплен галстучной булавкой, заколотой под туго завязанным черным галстуком, коричневая шляпа чуть-чуть блестит на сгибах. Говорит он с достойным старомодным произношением; равно чуждым и манерному оксфордскому растягиванию слогов и простонародному кокни с его проглоченными гласными. Однако это не производит впечатления напускного аристократизма. Собственно, здесь мы имеем дело с акцентом определенной эпохи, а не социального класса. Сейчас мало кто так говорит. Тюлевый занавес поднимается, Билли подходит к столу в центре, выкладывает на него сложенную газету, две бутылки пива и телеграмму, на которую лишь бросает взгляд. Идет к двери справа, проходит в нее, напевая торжественно, но бодро: «Пасть веков раскрыта мне, скоро скроюсь я в тебе». Возвращается без пиджака, в тяжелом шерстяном халате поверх жилета. Продолжая напевать, садится, наливает себе стакан пива и принимается развязывать шнурки. Туфли кладет в коробку с оберточной бумагой в глубине сцены. С лестницы опять доносится шум. Билли отхлебывает пива, вынимает пилочку для ногтей и стоя начинает придирчиво чистить ногти. Похоже, будто ему не дает покоя одна невесть откуда взявшаяся крупинки грязи. Снизу раздается вопль. Билли говорит сурово, уверенный в своей правоте.

Б и л л и. И все ведь поляки да ирландцы! (Садится и надевает шлепанцы. Вынимает очки из футляра, надевает на нос.)

Хлопает парадная дверь.

Терпеть не могу ублюдков. (Разворачивает газету.)

У входа звонит звонок.

(На лице гримаса раздражения, он уже вытянул ноги, ему удобно и совсем не хочется подниматься с места. Бодро поет, словно желая заглушить звонок.)
Ближе, господь, к тебе,
Ближе к тебе!
(Прислушивается, поет гимн дальше.)
Пусть на кресте к тебе
Я вознесусь.
(Поднимает газету и важно смотрит в нее.)
Страшной кончины той
Я не боюсь,
Буду покорен вечной судьбе.
Ближе, господь, к тебе,
Ближе к тебе!
(Откладывает газету. Встает.) Некому, что ли, дверь открыть! (Опирается на подлокотники, выжидая, придется ли в конце концов вставать.) Да их всех давно пора засадить куда надо. (Похоже, ему не придется вставать, и, довольный, он снова устраивается в кресле.) Грязные все, как свиньи. (Берет газету и тут же отбрасывает в сторону.) Ну и сквозняк! Боже мой! (Поднимается, подходит к двери и выглядывает.) Наверняка опять дверь в парадном не закрыли! В поле их, что ли, рожают? (Берет половик и закрывает щель под дверью.) Не иначе как в поле. Животные. (Садится в кресло.) Просто животные. Дикие звери. (Устраивается удобнее. Подливает себе пива.)

Слева через сцену идет девушка. Стучит в дверь.

(Прислушивается.) Кто там?

Девушка снова стучит.

Кто там? Ни минуты покоя нет в этом проклятом доме.
Д е в у ш к а. Это ты, дедушка?
Б и л л и. Что?
Д е в у ш к а. Это я, Джин.
Б и л л и (поднимаясь). Кто, кто?
Д ж и н. Я, Джин.
Б и л л и (останавливается перед дверью). Газету нельзя прочесть спокойно. Кто там?
Д ж и н. Твоя внучка. (Пытается открыть дверь, но половик мешает.)
Б и л л и. Сейчас! Сейчас! Не так резво! (Наклоняется.)
Д ж и н. Прости.
Б и л л и. Не так резво! (Отодвигает половик и открывает дверь.)

На пороге — Джин Райс. Ей года 22, она темноволоса, близорука, со слегка выступающими вперед зубами. Большинство сочло бы ее просто ординарной, но, приглядевшись, замечаешь, что юмор и доброта уже начали оставлять свои следы вокруг ее носа и глаз.
Рот у Джин большой.

Д ж и н. Привет, дедушка.
Б и л л и. А я думаю, кто бы это?
Д ж и н. Прости.
Б и л л и. Решил, что эти безмозглые никак не додерутся. Ну входи, раз пришла, не стой на сквозняке. Я только присел.
Д ж и н (входя). Я помешала, прости.
Б и л л и. Только-только присел с газетой. Скотный двор какой-то, а не дом.
Д ж и н. Ну, как ты?
Б и л л и. Настоящий скотный двор. Всех, всех пора засадить куда надо. И еще знаешь, что я тебе расскажу? Знаешь, кого они поселили наверху, в бывшую комнату Мика? Какого-то черномазого. Честное слово. Помяни мое слово, ты приехала в настоящий сумасшедший дом.
Д ж и н. Ты хорошо выглядишь. Как здоровье?
Б и л л и. Нормально. Поживи с мое, не удивишься, если где что прихватит. Феба в кино, наверно. Она не сказала, что ты приедешь.
Д ж и н. Я ей не говорила.
Б и л л и. Ничего не сказала. Я поэтому никого и не ожидал.
Д ж и н. Я утром вдруг решила приехать.
Б и л л и. Только-только пристроился почитать газету.
Д ж и н. Прости, я тебе помешала.

Это именно то, что он хотел услышать. Признано, что вечер ему испорчен. Выражение легкого
недовольства на его лице сменяется улыбкой. Вообще-то он ей рад.

Б и л л и. Ну ладно, поцелуй дедушку.
Д ж и н (целует его). Я так рада тебя видеть.
Б и л л и. Это я рад. Просто сюрприз. Ну, раздевайся.
Д ж и н (снимает пальто и бросает пачку сигарет на стол). Это тебе.
Б и л л и. Феба скоро придет. А куда пошла, не знаю.
Д ж и н. В кино, наверно?
Б и л л и. Кто ее знает. А, очень мило с твоей стороны. Очень мило. Спасибо. Да, она сказала, что придет рано. Не знаю, чего ей дома не сидится.
Д ж и н. Так она всегда была такая. Чуть что — сразу уходит из дому.
Б и л л и. Ничего, скоро разонравится. Уже не девушка. Доживет до моих лет, сама не побежит. (Вскрывает пачку сигарет и достает из жилетного кармана мундштук из слоновой кости.) Очень мило с твоей стороны. Спасибо. И хорошо, что ушла, дома она только раздражается. А я скандалов не выношу. Хватит с меня. (Задумавшись, смотрит куда-то в пространство.) Да и какой смысл с Фебой спорить? Хочешь пива?

Джин отрицательно качает головой.

Ни слова не слушает, что ей говорят. Ты точно не хочешь? Там в кухне здоровенная кружка, Фрэнк принес сегодня утром.
Д ж и н. Нет, спасибо, дедушка.
Б и л л и. Когда она не в духе, я просто ухожу из дому.
Д ж и н. И куда ты направляешься?
Б и л л и. Гуляю. Или иду в клуб. Ты не была со мной в клубе? Я тебя возьму как-нибудь. Главное, там всегда тихо. Кроме воскресенья. По воскресеньям кое-кто приходит с женами, но и они все мои ровесники.
Д ж и н. Интересно.
Б и л л и. Главное, есть куда пойти, когда дома мочи нет оставаться. Не думаю только, что вам, молодым, будет там очень интересно. Вы, небось, всё в эти подвальчики с джазом бегаете.
Д ж и н. Я с удовольствием пойду. Возьми меня.
Б и л л и. Правда пойдешь? Ладно. Только предупреждаю заранее, буги-вуги там не будет. Ты надолго приехала?
Д ж и н. На выходные.
Б и л л и. Тогда завтра вечером и пойдем. Люблю воскресные вечера. Я им иногда пою старые песни, если есть настроение. Давно уже не пел. Не тянет.
Д ж и н. А папа где?
Б и л л и. В театре. На этой неделе он играет в «Гранде».
Д ж и н. Да, да, я знаю.
Б и л л и. Совсем что-то нет настроения петь. Сидишь-сидишь, и такой иногда мрак находит. Можно, конечно, в пивной бар сходить, в «Кембридж», это рядом. Я, собственно, и хожу туда. Только публика настоящая там перевелась, вот ведь как. А в мире-то что творится. Ужас. Как тебе вся эта заваруха на Ближнем Востоке? С нами что хотят, то и делают. Буквально что хотят. Просто в голове не укладывается. Непонятно. А вот Арчи ходит в это дурацкое заведение рядом с городской башней.
Д ж и н. «Роклифф».
Б и л л и. Ну да, «Роклифф». Там по выходным все шлюхи, все гомики собираются. Арчи как-то и меня хотел взять с собой. Нет уж, благодарю покорно. Да там просто притон.
Д ж и н. Как папа?
Б и л л и. Дурак.
Д ж и н. А что?
Б и л л и. Вложил деньги в балаган.
Д ж и н. Я не знала.
Б и л л и. Еще одна дурацкая затея. Меня он и слушать не хочет. Все время в «Роклиффе» сидит.
Д ж и н. Понятно. А что у него за спектакль?
Б и л л и. Не помню даже, как называется.
Д ж и н. А ты видел?
Б и л л и. Нет, не видел. И не пойду. Одни девки голые. Губят все на корню. Я ему без конца твержу: мюзик-холла уже нет. И давно. Все кончилось, прекратилось, умерло, еще когда я сходил со сцены. Я первый это заметил. Заметил и ушел. Настоящие мастера сейчас никому не нужны.
Д ж и н. Пожалуй, ты прав.
Б и л л и. Разве им личности нужны? Черта с два. Не застрял бы он в этом «Роклиффе». Половину кордебалета оттуда берет, уж я-то знаю. (Постепенно взвинчивая себя.) Нет, ты мне скажи, почему семейный мужчина должен ходить с женой и детьми смотреть на каких-то третьесортных шлюшек, щеголяющих в голом виде? Хоть бы фигура у них была. А то кожа да кости.
Д ж и н (улыбается). Как у меня.
Б и л л и. Ты хоть не скачешь раздетая, чтоб каждый на тебя глаза пялил, и то слава богу. Но чтобы хорошая фигура была, такое сейчас не часто встретишь. Кто-кто, а я бы тебе порассказал о красивых женщинах, будь спокойна. И дело совсем не в косметике. Настоящие были леди. С такими не заговоришь, не сняв шляпы. А сейчас! Сейчас сразу и не отличишь женщину от мужчины. Не говорю уже — со спины. И спереди-то надо хорошенько приглядеться.
Д ж и н. Как правительство и оппозиция?
Б и л л и. Как ты сказала? Правительство и оппозиция? Не напоминай мне о правительстве. Или о тех, о других. Хапуги и мошенники. Я бы их всех отправил куда надо! А вот Арчи — круглый дурак. Ничего слушать не хочет. Я потому и со старушкой Фебой примирился. Ей тоже несладко приходится. Да что говорить, сама знаешь. А он скоро совсем прогорит. Ждать недолго. Слишком много на себя берет.
Д ж и н. Ты о чем, о новом представлении? Он правда в него деньги вложил?
Б и л л и. Вложил! Не смеши! У него и полпенни не найдется. Все в кредит. В кредит, вот как! Где он его получает, для меня загадка, особенно после того дела. Правда, язык у него хорошо подвешен, у твоего отца. Но и не больше. Я, между прочим, тысячи потратил на его образование. Определил в ту же школу, что сам кончил. И брат его. Тысячи. Он не из тех был, что права на стипендию добиваются, как ты. Ну и к чему они приходят?! (Отпивает пива.) «Роклифф». Который прикрыть пора. Мэру жалобу послать, и все. Удивляюсь, что никому еще в голову не пришло. Здесь ведь живут порядочные люди, не только шваль. Отставные, ушедшие на покой. Им такого заведения, как этот «Роклифф», не надо. Ты здорова? Ты так выглядишь, будто ночами не спишь. Ты вообще-то как время проводишь? Все по компаниям шатаешься?
Д ж и н. Да нет.
Б и л л и. А что, молодым только и веселиться. Потом будет поздно. Уверен, он раньше ночи не вернется.
Д ж и н. Папа?
Б и л л и. Очень хорошо, что приехала, Джин. Ты здорова? Никто тебя не обидел?
Д ж и н. Нет.
Б и л л и. Надеюсь, тебя не обижают. А может, неприятности какие?
Д ж и н. Нет, дедушка. Нет у меня никаких неприятностей.
Б и л л и. Я все не пойму, почему ты так неожиданно приехала.
Д ж и н. Да я просто...
Б и л л и. Не надо, я ведь ничего не спрашиваю. Поступай как нравится, милая. Ты, наверное, есть хочешь?
Д ж и н. Я в поезде поела.
Б и л л и. Зачем? Нравится сорить деньгами? Да и подают они там всякую дрянь. Ты ведь не станешь деньги на ветер бросать.
Д ж и н. Да вроде нет.
Б и л л и. Ну вот. Ты хорошая девочка, Джин. Ты своего добьешься, я знаю. Слава богу, не в родню пошла. От своего не отступишь. Совсем как твой дедушка.

Она нежно улыбается ему.

Джин, если с тобой что случится, ты ведь обратишься ко мне, правда?
Д ж и н. Конечно.
Б и л л и. Я серьезно говорю. Слушай, пока мы вдвоем. Обещай, что придешь и все расскажешь.
Д ж и н. Конечно, расскажу, только пока нечего.
Б и л л и. Я ведь не шучу, я серьезно. Феба вот-вот вернется, а я не хочу, чтобы она знала. Поэтому обещай мне.
Д ж и н. Обещаю, если что случится.
Б и л л и. Или если деньги нужны...
Д ж и н. Говорю тебе, я просто так приехала.
Б и л л и. У меня есть несколько фунтов в банке. Немного, конечно, но есть. Никто не знает, так что не проболтайся.
Д ж и н. Ни за что.
Б и л л и. Даже этим, из пенсионного ведомства. Я их в свои дела не посвящаю. Так вот...
Д ж и н. Обещаю, дедушка. Если потребуется...
Б и л л и. Тебе, наверно, не много платят на твоей работе? Ты им скажи, чего ты стоишь, грабителям этим.
Д ж и н. Я не жалуюсь.
Б и л л и. Билет тебе во сколько обошелся? (Он несколько увлекся.)
Д ж и н. Нет, дедушка, пожалуйста. Мне ничего не надо.
Б и л л и. Помолчи немножко. Раз я решил тебе помочь, значит, помогу. Одну минутку.
Д ж и н. Ну пожалуйста...
Б и л л и. А что такое? Тебе не нравится?
Д ж и н. Да нет...
Б и л л и. То-то. Бери без разговоров. Я бы не посмел так разговаривать со своим дедом. Даже в твоем возрасте. (Считает деньги.) Хм... Кажется, не хватает. Сколько билет стоил?
Д ж и н. Не помню.
Б и л л и. Помнишь, конечно. Послушай, вот полфунта. Возьми пока в счет билета, а в понедельник я схожу в банк и сниму еще.
Д ж и н. Милый дедушка, это тебе на завтра понадобится. На сигареты, на газеты, и в клуб ты обещал меня сводить, помнишь?
Б и л л и. Ах, да. Совсем забыл. Ладно, значит, я твой должник.
Д ж и н. Должник?
Б и л л и. Вот именно. Ты ссудила мне свои деньги.
Д ж и н. Ну хорошо.
Б и л л и. Нельзя, чтобы тебе не хватало. Помощь нам всем нужна. И лучше мы сами друг другу поможем, чем потратим на налоги. А правительство все равно отдаст каким-нибудь бездельникам, которым лень для себя пальцем пошевелить. Я ведь тебе помочь хочу, Джин. Очень хочу. Ты девочка хорошая, я знаю, из тебя выйдет толк, ты станешь человеком. Не будешь жизнь прожигать, как пустышка.
Д ж и н. Спасибо тебе.
Б и л л и. Только не растрать себя. Добейся чего-нибудь. Не живи впустую. Да присядь же, ради бога. Ты словно идти собралась, шляпку на голову, руки в рукава — и за дверь. Посиди, поговори с дедом. Не так уж часто приходится с кем-нибудь поговорить. Они думают, я уж совсем из ума выжил. А все потому, что еще помню, какая раньше была жизнь. Возьми стакан, выпей.
Д ж и н. Спасибо.
Б и л л и. Вот хотя бы барменша из «Кембриджа». Я, правда, туда больше не хожу. Заметил как-то, она хихикает исподтишка. Думала, я не вижу, но я еще в своем уме. А сама она — девица так себе. Грудь как подушка. Будто приятно на это смотреть, когда тянешься за кружкой. Эдак никакое пиво впрок не пойдет, так с души и воротит. И недоливает к тому же. С этим народом надо держать ухо востро. Уж очень они о себе понимают.
Д ж и н. А когда второе представление заканчивается?
Б и л л и. Не знаю. В одиннадцать, наверно. Всю ночь просидишь, если будешь его дожидаться. В наше время и контрактов таких не было. Используют, словно уличную шлюху.
Д ж и н. Может, мне к нему пойти?
Б и л л и. Поступай как знаешь, девочка. Я бы никуда не ходил. В баре телевизор поставили. Телевизор! Интересно, кому нужен телевизор в пивной? Орет вовсю, даже подумать ни о чем не даст. Я как-то попросил его выключить. Телку эту грудастую. Ну, от нее, кроме грубости, ничего не дождешься. Тогда я к управляющему обратился, к Чарли Роузу. Мы с ним старые приятели. Сто лет знакомы. А он и слушать не хочет. Не знаю, что с людьми происходит? Просто не знаю. А ты?
Д ж и н (не слушает). И я, дедушка, не знаю.
Б и л л и. Иногда тоскливо становится. Старина Чарли Роуз, ну кто бы другой! С тех пор не могу туда ходить, и все. А пиво это — из магазина. (Смотрит на нее с хитрым выражением лица.) И зачем, собственно, заставлять других себя слушать? Прожил свое и помалкивай. К другим не приставай. Кому это еще интересно? (Пауза.) Ты что, выпила?
Д ж и н. Да.
Б и л л и. Я всегда замечаю, если женщина выпьет.
Д ж и н. Прости.
Б и л л и. Ничего, ничего, девочка. Тебе виднее, не сомневаюсь. Подними ноги и закрой глаза. Через минуту пройдет.
Д ж и н. Четыре джина. Четыре полные рюмки. Сейчас все пройдет. А как дело у отца идет?
Б и л л и. В театре? Не знаю. Я и не спрашиваю. Но готов спорить, что в «Кембридже» больше народу толчется, чем приходит к нему в театр. Сочувствую тебе, девочка. Ты расслабься.
Д ж и н. Мне нравится тебя слушать. Всегда нравилось.
Б и л л и. Да, ты всегда с удовольствием меня навещала, всегда. И девочкой любила со мной посидеть. Такая была хорошенькая. Темные кудряшки, платьице. (Быстро переключаясь.) А вообще внешность не главное. Даже для женщины. Уверяю тебя. Когда разводят огонь, на каминную полку не смотрят!

Она садится и откидывается назад.

Но одного у Арчи не отнять — он всегда следил, чтобы ты была нарядная. Ты была как картинка. Он даже чересчур тратился. И сам он был паренек что надо. Тогда все дети ходили в матросках. Он был прелестный мальчик. Смешно, как они потом меняются. (Пауза. Затем тихо, искренне.) Гляжу я на вас, и так мне вас жалко. Ничего-то вы не знаете. И жизни настоящей даже не застали. Не знаете и не знали никогда, бедные вы, бедные. Да и откуда вам знать, какая она бывает, настоящая жизнь.

Свет гаснет, опускается тюлевый занавес.


Второй номер

Тюлевый занавес. Сцена затемнена. Прожектор на правой кулисе. Вступает музыка. Выход Арчи Райса.

А р ч и. Добрый вечер, леди и джентльмены. Меня зовут Арчи Райс. Арчи Райс. Любимый сынок миссис Райс. Мы вас будем развлекать ближайшие два с половиной часа, и никуда вы не денетесь. Все выходы заперты. Кстати, о замках. Кое-кого неплохо бы запереть кое-куда. И не выпускать. Только им на пользу. Могу привести примеры. Конкретные примеры. Пожалуйста, моя жена. Старина Чарли знает ее, верно, Чарли? Чарли ее знает. С ней работа совсем как у землекопа. Чарли не даст соврать. Да ты не смущайся. Я у него одолжил его отбойный молоток. Ненадолго. Верно, Чарли? Он теперь единственный дискант в профсоюзе музыкантов. Я знаю, чего вы ждете. Знаю, и вас можно понять. Так что не вешать носа — через минуту вам будет на что поглядеть. Для начала поглядите немного на меня. Итак, представление начинается. Я спою песенку собственного сочинения. Надеюсь, она вам понравится.

На все мне наплевать,
Меня ничто не тронет,
Не лучше ль переждать,
Пока нас похоронят?
Пусть смотрят и глазеют —
Мне это все равно.
Посмеют, не посмеют,
Старьем назвать успеют,
А мы мертвы давно,
Как мой дружище Фред,
И никаких вам бед.

(Начинает танцевальную часть номера.)

На все мне наплевать,
Меня ничто не тронет,
Не лучше ль переждать,
Пока нас похоронят?
Пусть смотрят и глазеют —
Мне это все равно.
Посмеют, не посмеют,
Старьем назвать успеют.
Увидят, ты обижен, останешься унижен,
Поэтому плевать на все (ведь я нормален, как и все!).
Плевать, плевать, плевать на все!

(Уходит.)


Третий номер

Музыка затихает. Задник поднимается, открывая Билли, Джин и Фебу. Фебе под пятьдесят, у нее светлые, когда-то очень красивые волосы, и до сих пор она уделяет им много внимания. Лицо слегка подмазано, хотя не очень умело. Всегда возбуждена, собеседника не слушает, как и большинство обитателей этого дома. Если же и приходится кого-то выслушивать, то она быстро отвлекается или мрачнеет, томится на краешке стула, накручивая волосы на палец. В данный момент она раскраснелась, как ребенок в состоянии
крайнего возбуждения.

Ф е б а. Он так рад будет увидеть тебя. (К Билли.) Правда? Но почему ты не предупредила? Я бы что-нибудь приготовила. Ты совсем ничего не хочешь? У меня есть немного ветчины, утром купила. Может, попробуешь?
Д ж и н. Спасибо, не надо. Я же сказала, что приехала внезапно, экспромтом.
Ф е б а. И хорошо, что приехала. Но ты ведь писала, что куда-то собираешься на выходные. Что-нибудь случилось?
Д ж и н. Просто передумала.
Ф е б а. Все равно, чудесно, что ты здесь. Правда, папа? Ему приятно. Ему тут и поговорить-то не с кем. Верно? Я говорю, вам здесь и поговорить-то не с кем. Почти все время один. Но я тут ни при чем. Он сам не хочет ходить со мной в кино. Но ведь надо же где-то бывать, я ему говорю. Это же с ума сойти можно, все время сидеть взаперти. Иногда любит послушать пьесу по радио. Хорошая пьеса — это приятно. Но я не могу на одном месте долго сидеть, лучше в кино сходить.
Б и л л и. Я в полном порядке.
Ф е б а. Там, конечно, тоже сидишь, но это совсем другое дело, верно? Может, откроем? (Указывает на бутылку на столе.) Зачем сама джин купила? Противная девчонка.
Б и л л и. Разумнее, разумнее надо деньги тратить.
Ф е б а. Ничего, зато от чистого сердца, это главное. Дай мне пару стаканов. Ты ведь выпьешь со мной? Я одна пить не люблю.
Д ж и н. Ладно, только чуть-чуть.
Ф е б а. Ой, простите, папа, а вы не хотите?
Б и л л и. Нет, спасибо.
Ф е б а. Да, так о чем я? Жалость какая: я бы и раньше пришла, да вот осталась еще раз начало посмотреть.
Б и л л и. Охота пуще неволи.
Д ж и н. А что за картина?
Ф е б а. Картина? Ничего особенного. Но там этот приятный парень... как его? Он еще поет иногда, глаза у него глубоко посажены, темные такие. Ты знаешь.
Д ж и н. Американец, англичанин?
Ф е б а. Не помню, право. Американец, наверно.
Д ж и н. А как фильм называется?
Ф е б а (смеется). Спроси что-нибудь попроще! Ты же знаешь, какая у меня дырявая память. Твое здоровье! (Пьет.) Отличный джин! Такое дерьмо сейчас продают, будто одеколон пьешь. Ты бы послушала, как он насчет пива высказывается. А вообще, я тебе скажу, в кино сейчас одна чепуха. Не помню уже, когда хорошую картину видела. Или поют, или оркестры. Да еще вестерны. Их он еще выносит. А я не могу, когда стрельба начинается. У меня от нее голова болит. Но я ведь такая, — если нет ничего другого, то все равно пойду, а что делать? Хоть в наш клоповник за углом. Покупаю себе конфет на шестипенсовик и высиживаю два часа, что бы там ни крутили. Говорят, они закрывать хотят свое заведение. Везде дела плохо идут. Я и Арчи так сказала. Он все нервничает, ничего у него не ладится. Ну а что делать, такая жизнь, у людей денег нет, откуда им взять? Я сейчас в универмаге работаю, я не говорила? Сижу за электрической кассой. Ничего. Девушки больно просты, а так — ничего. Как приятно тебя видеть. Арчи будет доволен. Она что-то похудела. Лицом как будто, вы как думаете? Не находите, она вроде похудела?
Б и л л и. Что-то не вижу.
Ф е б а. Ест, наверно, плохо. Девушки сейчас знаете какие? Только о фигуре думают. Так, значит, ты никуда не уехала на выходные?
Д ж и н. Нет.
Ф е б а. А как Грэм, здоров?
Д ж и н. Да, здоров.
Ф е б а. Ничего там у вас не произошло?
Б и л л и. Ну что ты лезешь в чужие дела? Сама скажет, если захочет.
Ф е б а. Ладно, знаю. Ты скажешь, если что случится, правда?
Д ж и н. Мы немного поругались. Ничего особенного.
Ф е б а. В конце концов, хоть она мне и не родная, разве не я ее растила? Она дочь моего Арчи. Неужто мне безразлично, что с ней будет? Дорогая, не придавай значения. Все у вас скоро уладится. Мужчины такие смешные. Разве можно их всерьез принимать.
Д ж и н (улыбаясь). Постараюсь.
Ф е б а. Вот и правильно. Выпей-ка еще. Тебе станет лучше. Так из-за чего вы повздорили? Небось, чепуха какая-нибудь. Помолвку-то вы не порвете?
Д ж и н. Не знаю. Может, и порвем.
Ф е б а. Вот это жалко.
Д ж и н. Я ходила на митинг на Трафальгарской площади в прошлое воскресенье.
Б и л л и. Куда?
Д ж и н. На митинг, на Трафальгарскую площадь.
Б и л л и. Зачем, скажи на милость?
Д ж и н. А затем, дедушка, что у меня и, как ни странно, у многих других уже терпения не хватает выносить все, что у нас происходит.
Б и л л и. И ты пошла на Трафальгарскую площадь?
Ф е б а. Ну что вы — не слышите, что ли?
Б и л л и. Боюсь, у тебя с головой не все в порядке.
Д ж и н. Вот и Грэм высказался в том же духе. Правда, он все-таки на пятьдесят лет моложе, и слова были немного другие. Началось-то с этого, а потом и всякое другое вылезло. Столько накопилось, я даже не подозревала.
Б и л л и. Я не знал, что ты интересуешься политикой.
Д ж и н. Я сама не знала. Мне казалось, это такая скучища.
Б и л л и. Бог ты мой! Болтунов и в мое время было хоть отбавляй. А все оттого, что женщинам дали право голоса. Разрывают помолвку только потому, что поверили каким-то бездельникам, газетным писакам!
Ф е б а. Да помолчите же, папа! Вы, значит, поссорились из-за того, что ты хотела поступить по-своему?
Д ж и н. Ну, как сказать... Все гораздо сложнее. Я, кажется, писала вам, что преподаю живопись в молодежном клубе?
Ф е б а. Ну да. Давно еще.
Д ж и н. Год назад. Я тогда познакомилась с одним, он там работал. Грэм его хорошо знал. Тот человек сказал, что с него довольно, что он это дело бросает. «Они все до единого маленькие мерзавцы, — сказал он. — Только сумасшедшему может прийти в голову учить этих варваров творчеству. Банда негодяев». Так и сказал. Но меня что-то толкнуло попробовать. Деньги там, конечно, никакие. Но... я немного в этом деле разбиралась, по крайней мере так считала. Пусть я никогда не блистала в живописи, но... мне казалось, преподавание у меня получится. Даже если бы пришлось сражаться с целой оравой тупых подростков. Руководитель клуба считал, что я сошла с ума, и Грэм тоже.
Ф е б а. Не скажу, чтобы я очень его за это осуждала. Сразу видно — ребята не сахар. По крайней мере не для такой молоденькой, как ты, Джин. Наверное, бандиты какие-то.
Д ж и н. Именно бандиты. И мужчины-то с ними не могли справиться.
Ф е б а. Но если они не хотят учиться, зачем же им туда ходить?
Д ж и н. Занятия были обязательными. Если они хоть раз в неделю присутствовали на моем уроке, то потом могли посещать клуб — ходить на танцы и прочее. Я только что не дралась с ними, а там попадались верзилы под потолок. Я презирала все это, презирала учеников, не хотела себе в этом признаваться, но презирала. Ненавидела их и все-таки чувствовала, что живу недаром. А Грэм хочет, чтобы мы поженились. Прямо сейчас, еще до его диплома, но я ни в какую. Он не любит, чтобы я поступала по-своему. Не хочет никакой угрозы себе и своему миру, не хочет, чтобы я добилась чего-нибудь. Я ему отказала. Тогда-то все и началось: Трафальгарская площадь и прочее. Знаешь, я просто не представляла себе, что можно кого-то любить, нуждаться в нем все двадцать четыре часа в сутки и вдруг обнаружить, что вы живете совершенно разной жизнью. Мне это непонятно. Непонятно. Я бы хотела понять. Это так страшно. Прости, Феба, зря я пила. Я же для вас джин принесла.
Б и л л и. Сюда бы еще парочку голубей, и все будет как на Трафальгарской площади. Таких сквозняков я нигде не встречал. Ни окон, ни дверей никто не закрывает. Вряд ли это очень полезно для здоровья. Только войдешь в одну дверь — так из другой тебя тут же прохватит.
Д ж и н. А как наш Мик — есть от него что-нибудь?
Ф е б а. Ну конечно. Он ведь там*, ты знаешь? [*Речь идет о событиях, вошедших в историю под названием Суэцкого кризиса. Во второй половине 1956 года английские и французские войска совершили интервенцию в Порт-Саид.]
Д ж и н. Знаю.
Ф е б а. Арчи за него очень переживает. Ничего не говорит, но я-то знаю. Смешно, конечно, они никогда особенно близки не были, во всем расходились. Ты вот или Фрэнк — другое дело. А он — очень открытый мальчик, наш Мик. Что на уме, то и на языке. Я всю неделю почти не сплю, честное слово.
Б и л л и. Славный парень. Его призвали — он тут же пошел. Не спорил, ничего. Собрался и пошел.
Д ж и н (взрываясь). А вот когда Фрэнка призвали, он отказался, хоть и угодил за это в тюрьму на шесть месяцев. И это малыш Фрэнк, который и в себе-то разобраться не может, не то что в других, вечно простуженный, с бронхитом... Школу окончил с грехом пополам. Бедняга. (Фебе.) Ты сама всегда говорила, что у него со здоровьем плохо. Всегда покупала ему что-нибудь вкусненькое, даже башмаки его чистила. Сама все за него делала. А он взял и сказал «нет», больше того, в тюрьму пошел за это. Он сдался потом, но все-таки сказал «нет»! Шести месяцам своей несчастной тепличной жизни сказал «нет»! Это кое-что значит. Не надо сравнивать Мика с Фрэнком, дедушка. Ты не обижайся. Я совсем не против тебя. Я вас обоих очень люблю, но мне, пожалуй, не надо было пить в поезде.

Пауза.

Ф е б а. Ладно, хватит об этом.
Б и л л и. Я просто сказал, что Мик — хороший парень.
Д ж и н. Конечно, хороший. Очень хороший. Доблестный девятнадцатилетний юноша, сражается за всех нас, так и не научился говорить «нет», не хотел научиться, и я могу только молить бога, чтобы он вернулся невредимым.
Ф е б а. Боже мой, Джин, как ты думаешь, с ним ничего не случится? И почему только мальчиков посылают в самое пекло? Они же дети, совсем дети. И Мик — настоящий ребенок.
Б и л л и. Нельзя идти против своих, Джин. Нельзя.
Д ж и н. А куда Фрэнк пропал? «Свои»... Кто для меня «свои»?
Ф е б а. Он на рояле играет в каком-то ночном кабачке. Не знает, куда себя деть. С тех самых пор, как вернулся оттуда. Чтоб она провалилась, эта тюрьма. Никогда ее не забуду. Совсем мальчика — и в тюрьму. Не забуду никогда. Разве такое можно забыть.
Д ж и н. Ничего, теперь-то все позади. Выпей вот джину. Специально тебе покупала.
Ф е б а. Не хочу. И такую работу заставляли делать. Разве это для мальчика работа? Санитаром в больнице. Ты знаешь, что его в бойлерной к топке поставили?
Д ж и н. Да. В армии, конечно, было бы полегче — штык в какого-нибудь туземца всаживать.
Ф е б а. Он мне ни слова об этом не сказал. Хорошо бы он вообще не затевал ничего. А Мику-то, может, и лучше. За ним ведь там присматривают.
Д ж и н. Еще как.
Б и л л и. Гораздо лучше присматривают, чем в мое время. Я сегодня еще не читал газет. Так вот, я-то Дарданеллы прошел — и ни одной царапины. Ни одной.
Д ж и н. Они все за нами присматривают. С нами-то ничего не происходит. Беспокоиться не о чем. Уж мы-то в полном порядке. Боже, храни королеву!

Затемнение


Четвертый номер

Прожектор на Арчи у микрофона.

А р ч и. Мои выступления видели все: «Королева», «Герцог Эдинбургский», «Принц Уэльский» и... как же еще один притон называется? Однако! На первом представлении в этом месте смеялись. (Пауза.) Очки я снял специально. Не хочу видеть ваших страданий. Кстати, как вам нравятся все эти горлодеры? Горлодеры из Мемфиса и Сент-Луиса? Куда только мы с ними доедем? Вы только послушайте, что они поют! «Бал чернокожих городских забияк», «Бал лесорубов», «Бал на Главной улице» — ну и чепуха, верно? Пари держу, вы еще до моего выхода имели на мой счет подозрение, верно? А как вам девочки? (Показывает на сцену за собой.) Нравятся? Сногсшибательные. Не сомневаюсь, вы все уверены, что времечко я с ними провожу лихо. Сногсшибательно, в буквальном смысле, разве не так? (Пауза.) Вы правы! Впрочем, вряд ли вы подумали, глядя на меня, что я чересчур сексуален! Ну-ка, леди! Ведь не подумаешь такого, глядя на меня? (Пауза.) Его спросите. (Указывает на дирижерский пульт.) Спросите! (Вглядывается в зал.) И вы поверили, что я такой? Поверили? Так вот, все наоборот. Это он такой, а не я! (Снова указывает на дирижерский пульт.) Я лучше кружку пива выпью! А сейчас я спою вам песенку, маленькую песенку, ее написала моя свояченица, а называется она «Колокол на колокольне сегодня не звонит, потому что наш звонарь проглотил язык!» Прошу, Чарли.

Я для себя, и ты для себя тоже —
Что еще лучше на свете быть может,
В старой, доброй Англии я пью свою чашку шоколада,
И никакого дурацкого равенства мне не надо.
Пусть ваши чувства по сторонам не разлетаются,
Помните, милосердие лишь дома начинается.
А из британца никогда не получится раба!
Бесплатное лечение не даст вам облегчения.
Судейские парики и лорнетики покупаются за банковские билетики.
А чтобы видели все мошенники,
Что сине-бело-красный наш не просто так болтается,
У нас есть кое-что, что армией и флотом называется.

Появляется «Юнион Джек»*. [*Британский государственный флаг]

И где на карте наш цвет, —
Не уйдем оттуда еще сто лет.
И если за нами хоть один архипелаг, —
Удержим его, и пусть там реет британский флаг!
И что еще лучше на свете быть может!
Я для себя, и ты для себя тоже!
Да, только я —
Помилуй боже,
Что может быть для нас всех дороже!

(Уходит.)


Пятый номер

Билли, Феба, Джин.

Б и л л и. В них была грация, тайна, достоинство. Еще бы, когда женщина вылезала из кеба, она снисходила откуда-то сверху. И ей надо было красиво подать руку, помочь. А теперь что? Вы хоть раз наблюдали, как женщина выбирается из машины? Не приходилось? Я раз увидел и больше не хочу, благодарю покорно. Да я женской ноги не видел, пока мне девятнадцать не стукнуло. Не знал, как они выглядят. Это в девятнадцать-то лет! Я тогда женился. Мне двадцать было, когда старший брат Арчи родился. Старина Билл. Он все-таки выбился в люди. Помню, как впервые бабушку твою встретил. Ей только-только восемнадцать исполнилось. На ней было бархатное пальто, черное, с меховой оторочкой. Тогда их все носили. И сидело очень плотно, облегало фигуру. А в шапочке меховой и с муфтой — совсем картинка.

Вваливается Арчи, его руки заняты сумкой и бутылками, он слегка навеселе. Арчи около пятидесяти. Волосы зализаны, с сединой. Он носит очки и слегка сутулится — это у него осталось от старой привычки, выработанной лет тридцать назад, когда он кончил один из тех маленьких частных пансионов в Лондоне, откуда обычно выходили либо среднего пошиба авантюристы, либо управляющие банков и поэты. Квартирные хозяйки обожают и балуют его, потому что Арчи — человек свойский и в то же время несомненный джентльмен. Кое-кто из его коллег артистов даже называет его иногда «профессор», как порой отставного армейского капитана величают «полковник». А он лишь благодушно улыбается, ибо знает, что не принадлежит ни к какому классу, и роль свою играет как умеет. Арчи слегка покровительственно держит себя с отцом, которого глубоко любит. То же с женой — ее он по-настоящему жалеет. Потому и не оставил ее еще двадцать лет назад. А может, как считают многие, ему недоставало смелости. Во всяком случае, из своих романов, как выдуманных, так и реальных, секрета Арчи не делает. Отсюда и его жалость, и чувство превосходства, и даже интерес к самому себе. Опекает он и своего старшего сына Фрэнка, которому не хватает как раз отцовской уверенности в себе, стоицизма, напускной бравады. Отношение к нему Арчи похоже на немое обожание. Напротив, с дочерью он более насторожен, неуверен. Арчи догадывается о ее уме, понимает, что она может оказаться сильнее их всех. Каждая его фраза подается с продуманной небрежностью. Делается это почти непроизвольно — результат актерской тренировки, и ему уже нет нужды изображать заинтересованность в чем бы то ни было.

А р ч и. А, опять про женские ножки! (Обращаясь ко всем.) Стерн называл это — «оседлать свою кобылу». Кажется, Стерн. Или Джордж Роби? А? Привет, дорогая, какой приятный сюрприз. (Целует Джин.) Я без очков. Подумал, что пришел налоговый испектор. А ведь мы от него давно избавились. Как ты, ничего?
Д ж и н. Спасибо. Немного перебрала джина, пока тебя ждала.
А р ч и. Ладно, через минуту сможешь выпить еще. Ты, надеюсь, гостиницу не заказывала, не сделала такой благородной глупости?
Д ж и н. Нет, но...
А р ч и. И чудесно. Сегодня я сплю один. Поясница разламывается. Ты с Фебой устроишься у меня в комнате, а я прикорну на диванчике. Сейчас на лестнице имел разговор с нашим цветным соседом.
Ф е б а. Он студент.
А р ч и. Ничего подобного. Он танцует в балете.
Ф е б а (удивленно). Да что ты!? (К Джин.) Здоровенный детина.
А р ч и. У них двухнедельные гастроли в Зимнем саду.
Б и л л и. Танцует в балете!
А р ч и. Он мне сказал, что у них сквозняки шляпы гоняют по залу. (После паузы продолжает с видом знатока.) Они не все такие темные, я видел двоих в автобусе, когда вчера возвращался. Болтали всю дорогу, а пассажиры слушали. Я встал, чтобы сойти, и тут какая-то баба заорала: «Я двух сыновей на войне потеряла ради таких, как вы!» Мне показалось, что она про меня, я оглянулся, а она дубасит их зонтиком, как сумасшедшая.
Б и л л и. Не люблю, когда мужчина в балете танцует.
А р ч и. Я как-то работал в труппе с двумя танцорами. И, куда бы мы ни приехали, в понедельник какая-нибудь женщина подавала жалобу, что у них слишком все выпирает. Куда бы ни приехали. Каждый понедельник. Уверен, это была одна и та же. Я ее прозвал «маркитантка». Так. Что тут у нас? Посмотрим. (Копается в сумке, шарит по карманам.)
Б и л л и. Тебе телеграмма.
Ф е б а. Тебе не кажется, она немного осунулась?
А р ч и. По-моему, хорошо выглядит. Нужно еще выпить, только и всего.
Б и л л и (начинает уставать, раздражается). Телеграмма пришла на твое имя!
А р ч и. Куда же ты ходил, старый гуляка?
Б и л л и. Никуда! Сидел дома, разговаривал с Джин.
А р ч и. Если ты устал, то, по-моему, самое время идти в постель.
Б и л л и. Я не устал, я еще тебя пересижу!
А р ч и (берет телеграмму). Зачем вы ему давали этот зверский джин? Он сейчас заведет свои проповеди. Кредитор. Подождет. (Бросает телеграмму на стол.) Пора бы им поумнеть. А у меня тоже джин и дюбонне. Старушка Феба любит его, верно? Она себе кажется большой аристократкой, когда его пьет.
Ф е б а. Люблю. Мне нравится. Я чистый джин пить не умею, не то что он. (К Арчи.) А чего ради, собственно? В театре что-нибудь не так?
А р ч и. В театре все не так. В понедельник в зале сидело шестьдесят тихих юных потаскушек, сегодня около двух сотен тихих юных потаскушек. И если в понедельник даст бог начать выступления в Вест Хартлпуле, то, по самым скромным подсчетам, там будет не более тридцати свирепых работяг, но сегодня мне не хочется думать об этом.
Ф е б а. Ох, Арчи!
А р ч и. Так что давай налей себе дюбонне, дорогая, и не надо эмоций. Джин, это тебе. Билли, пробудись!
Б и л л и. Я не сплю!
А р ч и. Тогда не кричи. Ты не в рекламе. Бери стакан.
Б и л л и. Хватит с меня этого пойла.
А р ч и. Уж не хочешь ли ты прочесть нам проповедь?
Б и л л и. Я устал.
А р ч и. Ну, это уже лучше, выпей — и в постельку.
Б и л л и. Я еще газеты не прочитал.
А р ч и. Если ты выиграл на скачках, прочтешь утром.
Б и л л и. Я не желаю опускаться, глядя на вас. Я хочу знать, что происходит в мире.
А р ч и. Еще бы, ты так хорошо информирован. (Остальным.) Он очень начитан для невежды актера.
Б и л л и. Я не невежда.
А р ч и. Нет, невежда, а сейчас не спорь и выпей. У меня праздник.
Б и л л и. Праздник! Что же ты празднуешь?
А р ч и. Начинается.
Б и л л и (встает). Да у тебя нет ничего за душой. И как бог свят, еще до рождества тебя потащат в суд по случаю банкротства, и хорошо, если в тюрьму не засадят.
Ф е б а. Отведи его спать, Арчи. Он переутомился.
А р ч и. Иди спать. Ты переутомился.
Б и л л и. Я не переутомился. Просто мне не нравится, что еще кто-то из нашей семьи сядет за решетку.
Ф е б а. Не волнуйтесь, папа. Вы слишком много выпили.
Б и л л и. Да вы бы давно под столом лежали, если бы я захотел вас перепить.
А р ч и. О боже, сейчас начнется проповедь.
Б и л л и. Я на завтрак брал полбутылки коньяка три звездочки...
А р ч и. И фунт бифштекса, и парочку девиц из хора. Он и не то расскажет, были бы слушатели.
Б и л л и (яростно). Девицы из хора — это по твоей части!
А р ч и. Кто откажется окорочками закусить?
Б и л л и. Я знаю, на что ты намекаешь.
А р ч и. Не горячись, папа. Поляков разбудишь.
Б и л л и. Не поминай при мне это кошачье отродье! Один британец стоил дюжины таких. В былые времена. Сейчас что-то не похоже.
А р ч и. Ну ладно, ладно, не порть вечер.
Б и л л и. Я в жизни за все плачу сам, а ты о себе этого не скажешь. Между прочим, я окончил одну из лучших школ в Англии.
А р ч и. Она дала миру одного фельдмаршала с профашистскими взглядами, одного католического поэта, вскорости свихнувшегося, и Арчи Райса.
Б и л л и. Ты знаешь, что обо мне сказал Джеймс Эгейт? [Джеймс Эгейт (1877—1947), английский театральный критик. Известен чрезвычайной сдержанностью в оценках.]
А р ч и. Конечно, что ты и миссис Пат Кембл лучше всех умели изображать женщин.
Б и л л и. Ты прекрасно помнишь, что он сказал.
А р ч и (по долгому опыту он знает, когда надо остановиться, и начинает осторожно смягчать ситуацию). Все мы знаем, что он сказал, и каждое слово — чистая правда.

Билли бросает на него испепеляющий взгляд и хватает свой стакан.

Итак, как я уже говорил, пока мой старый невежда отец не перебил меня...
Б и л л и. Мне совсем не стыдно, что я старый артист. Ты и таким не станешь. Ты даже не знаешь, что это значит!
Ф е б а. Папа, идите спать, вы уже всем надоели!
Б и л л и. Чтобы быть комическим артистом, нужно быть личностью. Нужно что-то собою представлять!
А р ч и. Итак, поводом для сегодняшнего маленького торжества послужил тот факт, что завтра, вернее, уже сегодня, исполнилась двадцатая годовщина.
Ф е б а. Двадцатая годовщина? Годовщина — чего?
А р ч и. Двадцатая годовщина с того дня, как я не плачу подоходного налога. Последний раз я это сделал в тысяча девятьсот тридцать шестом году.
Б и л л и. Они до тебя доберутся, их не проведешь. Вот увидишь!
А р ч и. Хорошо, дорогой, проповедь о страшном суде прочтешь позже. Мне кажется, это очень серьезное достижение, и я заслуживаю за него поощрения. (К Джин.) Как ты думаешь, заслужил твой старик поощрения?
Д ж и н. Я не пойму, как ты все же заплатил налог в тысяча девятьсот тридцать шестом?
А р ч и. Осечка вышла. Застрял в больнице с двусторонней грыжей. Тоже не очень приятная штука. Сложнейшая операция. Я даже думал, что все мои планы на будущее останутся без применения. Но это уже из другой оперы. Когда-нибудь расскажу. И вот лежу я на спине и размышляю, может ли кружка пива примирить человека с жизнью, как вдруг из-за ширмы появляются двое в котелках и плащах. Тут-то Арчи и споткнулся. Правда, единожды. Со всяким бывает. Должно быть санитарка выдала. Она все рассказывала, какая она набожная, — наверняка она и выдала меня. Я в ту пору таскался с драматической труппой, играл в «Повести о двух городах». И я ей рассказал об этом. А она: «Да, кажется, я слышала...» (К Билли.) Эта леди была ирландка. «Повесть о двух городах» — это не про Содом и Гоморру?»

Джин улыбается. Билли и Феба не слушают.

А р ч и. Дама в ложе смеялась сегодня, когда я так сострил.
Ф е б а. Джин с Грэмом поссорилась.
А р ч и. Правда? Прости. Не спросил, нехорошо. Прости меня. Боюсь, я уже вполне набрался. (Оглядывается.) Да и все вы, пожалуй. Уж ты-то точно.
Ф е б а. Она разорвала помолвку.
А р ч и. Неужели? Мне почему-то казалось, что помолвка слишком буржуазная штука для вас, интеллектуалов. Эдак ты скоро обзаведешься мотоциклом с коляской.
Ф е б а. Не смейся над ней, Арчи. Не будь жестоким. Видишь, она огорчена.
Д ж и н. Я не огорчена, да и не приняла еще окончательного решения. Приехала повидать вас всех, посмотреть, как вы живете. Соскучилась.
Ф е б а. Правда? Как это мило с твоей стороны. Не думай, что я не оценила.
А р ч и. Она знает, что я не смеюсь над ней.
Ф е б а. Господи, знать бы, как все обойдется.
Д ж и н. Обо мне не беспокойтесь. Что от Мика слышно?
А р ч и. Ничего. Старина Мик такой самостоятельный, этот мальчик без проблем. Ну и напорет же он глупостей! Уже напорол. А что у тебя с Грэмом?
Б и л л и. Твоя дочь торчала на Трафальгарской площади в прошлое воскресенье, если желаешь знать!
А р ч и. Неужели? Ты что же, из тех, кому не нравится премьер-министр? А мне вот он стал нравиться. Вероятно, после того как съездил в Вест-Индию, чтобы уломать Ноэла Кауарда написать пьесу. Впрочем, наверно, только люди моего поколения понимают такие вещи. Он как тебе не нравится, все время или временами?
Ф е б а. Господи, господи, что же это будет!
А р ч и. Я испытываю аналогичное чувство к тому кошмарному псу на первом этаже. Каждый раз прихожу в ярость, когда его вижу. Три вещи на меня так действуют: монахини, попы и собаки.
Ф е б а. Не хочу я всю жизнь работать. Хочется хоть немного пожить напоследок. Завоешь, как подумаешь, что надо тянуть и тянуть лямку, пока ногами вперед не вынесут. Ему-то хорошо, он развлекается. Даже бабы при нем. Пока что. Не хочу я подыхать в вонючем переулке, ждать когда на меня набросится какой-нибудь бандюга в Гейтсхеде, или Хартлпуле, или еще в какой дыре!
Д ж и н. Феба, не расстраивайся, пожалуйста. Не думай о плохом.
Ф е б а. Не думай! Я и сама не хочу думать! Надоело жить с недотепами, и он мне надоел. (Плачет.)
А р ч и. Не могу, когда женщины плачут. Не могу. Успокой ее, Джин.
Д ж и н (направляется к Фебе). А сам?
А р ч и. У меня не получается.
Д ж и н (Фебе). Ну, пойдем, милая, пойдем спать.
Ф е б а. Да, пойдем, пожалуй. Я, кажется, немного перебрала. Арчи меня знает. Мне нельзя слишком волноваться. Я, наверно, переволновалась, когда тебя увидела. Такой приятный сюрприз. Да еще за Мика все время душа неспокойна. Как подумаю про эту войну...
А р ч и. Пойди приляг, дорогая, поспи, когда проснешься, все будет хорошо.
Ф е б а (поднимаясь). Ладно, милый. Я пойду. Все равно уже поздно. И папе давно пора спать. Ему будет плохо завтра. Ты отведешь его в постель, Арчи?
А р ч и. Конечно. (К Джин.) Проводи ее.
Ф е б а (останавливается). А ты придешь сказать мне спокойной ночи, Арчи?
А р ч и. Конечно. Сейчас только кончу мой маленький праздник. Юбилей все-таки.
Ф е б а (улыбается). Смешной. (Уходит с Джин.)
А р ч и (к Билли). Хочешь еще маленькую на сон грядущий?
Б и л л и. Нет, спасибо. С меня хватит.
А р ч и. Ну, иди, иди, бродяга. (Наливает себе.) По лицу вижу, сейчас молитву запоешь.
Б и л л и. А то нет!
А р ч и. Я и не сомневаюсь. Ну, давай, для души. Потом допивай пиво и спать.
Б и л л и. Хорошо. Сейчас. (Выпрямляется в кресле и поет.)

Воинство Христово,
Выступай в поход.
Иисус-спаситель
Впереди идет.
Крест твой животворный —
Меч против врага,
В битве не устанет...

Возвращается Джин.

Б и л л и (слишком устал, чтобы продолжать. Направляется к себе в комнату). Спокойной ночи, Джин. Хорошо, что приехала. Завтра поговорим.
Д ж и н. Обязательно. И ты меня в клуб берешь, не забудь.
Б и л л и. Спокойной ночи, сын.
А р ч и. Спокойной ночи, отец.

Билли уходит.

Д ж и н. Папа...
А р ч и. Да.
Д ж и н. Ты что-то скрываешь.
А р ч и. От тебя ничего не утаишь. Что ж, наблюдательность — мать искусства.
Д ж и н. Что случилось? У меня весь день сосет под ложечкой. Как будто что-то должно произойти. Тебе знакомо?
А р ч и. Да. Конечно. Мика в плен взяли. Дома пока не знают. Хотя в газете уже напечатано. Не имело смысла говорить им сегодня. Да и завтра уже близко. (Открывает телеграмму.) Они присылают такие телеграммы близким. Я ее сразу узнал. (Отдает телеграмму Джин и разворачивает газету.) Он как будто уложил немало этих арабов. А вот фотография твоего друга, из-за которого ты бесишься. На сей раз у него очень серьезный вид. Надо полагать, озабочен судьбой нашего Мика.
Д ж и н. Я, пожалуй, еще выпью.
А р ч и (пододвигает ей стакан). Что ж, Мик бы не одобрил, если бы мы прекратили наш праздник. Выпьем за него, и дай ему бог удачи. Ему и налоговому инспектору. У тебя премьер-министры, у меня — собаки. Монахини, попы и собаки. Я тебе не рассказывал, как однажды буквально возгордился собой, о чем благоговейно вспоминаю до сих пор? Шел я как-то по набережной, и вроде бы даже здесь. Лет двадцать пять назад, я тогда совсем был молодой. И вот иду я по набережной на свидание с одной, как мы тогда говорили, пышечкой. А может, цыпочкой. Нет, так еще раньше говорили. Не важно. Главное, было хорошо. Так вот, шел я по набережной, совсем один и с очень серьезным видом. (Пауза.) И подходят ко мне две монахини... (Пауза.) Две монахини... (Откидывается на стуле. Лицо его выглядит осунувшимся. Поднимает глаза на Джин и пододвигает к ней бутылку.) Поговори со мной.

Занавес

Конец первого действия


Интермедия

Шестой номер

Билли, Феба и Джин. Феба разрумянилась от выпитого.

Б и л л и. Я знал, они его долго не задержат. Не посмеют.
Ф е б а. Через пару дней дома. Просто не верится.
Б и л л и. Не посмеют, не те времена. Кретины они безмозглые. Навидался их до войны. Помнишь, я выступал в той программе, Феба?
Ф е б а. И чего им его держать, он ведь мальчик совсем. Не пойму. Какой им от него прок? На что он им нужен?
Б и л л и. Поганцы. Меня посол тогда пригласил, между прочим. Преподнес коробку гаванских сигар.
Д ж и н (из-за кипы газет). Что ж, семья Райсов опять знаменита.
Б и л л и. Вот такой длины каждая. Давненько такой сигары не курил.
Ф е б а. Любит хорошую сигару. Я иногда ему чируты покупаю. Дешевенькие, конечно, но ему все равно приятно, правда, папа?
Б и л л и. Конечно, приятно. Это Джин мне купила. Ты что, не помнишь?
Ф е б а. Верно, совсем забыла.
Б и л л и. Память у тебя как решето!
Ф е б а. Я всегда была тупица в школе. Все вот об Арчи беспокоюсь. Очень боюсь, что он расстроится. Что ничего не выйдет и Мика не отпустят домой.
Б и л л и. Прости меня, Феба, но ты такую несусветную чушь несешь, что и слушать невозможно.
Д ж и н. Они дали гарантии.
Б и л л и. Гарантии, поцелуйте меня в зад. Да если бы жизнь нашего Мика хоть немного зависела от их гарантий, то можно было давно попрощаться и разойтись.
Ф е б а (с газетой на коленях). Наши держат самолет наготове, чтобы доставить его домой.
Б и л л и. Гарантии... это все дипломатические выражения. Наши знают цену таким гарантиям.
Д ж и н (читает). «Верните его домой». Через несколько часов сержант Райс будет на пути домой в специально выделенном самолете.
Б и л л и. Им ничего другого не остается.
Д ж и н. Похоже, у нас будет свой собственный герой.
Б и л л и. Каждый бы поступил так же. В каждом что-нибудь заложено. Конечно, не все пробиваются наверх. Это уж как повезет. Мне вот всегда везло. Серьезно, я был не промах. И посол этот, сэр какой-то Пирсон, любезный такой, породистый. Он мне сказал, что я ему нравился больше всех артистов. Больше Джорджа Роби.
Ф е б а. Ну какой им прок от мальчишки, он ведь мальчишка еще.
Д ж и н. А вот еще пишут...
Б и л л и. Ему везет. Мне тоже везло. Серьезно, я тоже был не промах.
Д ж и н (читает). «Лейтенант Пирсон, Лестерского полка, находился с сержантом Райсом почти до самого момента его пленения. Он сказал, что Райс убил не менее семи нападавших».
Б и л л и. Как ты сказала — Пирсон?
Д ж и н. «Вероятно, у него кончились патроны, когда он оказался в окружении. Молодой Райс был не из тех, кто сдается». (Пауза.)
Ф е б а. Не хочу, чтобы Арчи огорчался. Еще ему не хватало. Мало у него других неприятностей. Он и так их никогда не расхлебает.
Б и л л и. Каких-нибудь два дня — и Мик сидит здесь с нами и сам обо всем рассказывает.
Ф е б а. Помню, в детстве мама пообещала сводить нас на сказку, а потом что-то случилось и она не смогла. Не помню почему, наверно, денег не было. Тогда на галерку пускали за шестипенсовик. Бедняжка мама, она нас повела туда позже, но дорого яичко к Христову дню. Никакого удовольствия уже не было. Уже перегорело. Неделями мечтала, как пойду на сказку. Нет, нельзя загадывать вперед. Потом одно расстройство. Вот и Арчи так же. Любит вперед загадывать. А потом ничего не выходит.
Б и л л и. Дурак он.
Ф е б а. Слишком он хороший человек, вот его беда. Люди не умеют этого ценить. Давайте закончим бутылку. Арчи еще принесет, когда вернется.
Б и л л и. Старому конец. Крышка. Я ему давно говорил. Не хочет слушать. Никого не хочет слушать.
Ф е б а. Арчи все хочет по-своему делать. Публике что надо — немного нервы пощекотать, да чтоб подешевле. (К Джин.) Давай выпьем пополам что осталось. Мы все должны — как это говорится?..
Б и л л и. Не знаю, о чем ты.
Д ж и н. Идти на компромисс?
Ф е б а. Она знает, что я хочу сказать. Правильно, милая. Вот так тянешь, надрываешься, а потом приходит время, когда сил уже ни на что нет. Это даже не поражение, а впрочем, может, и поражение. Просто здравый смысл. (К Джин.) Он тебе что-нибудь сказал?
Д ж и н. Что именно?
Ф е б а. Ну, что-нибудь. Он ведь мне ничего не рассказывает, говорит: «Не волнуйся» — и больше ничего. Фрэнк сказал, что труппа в субботу только половину жалованья получила и что рабочие сцены, должно быть, уйдут от него, потому что...
Б и л л и. Он обещал принести мне сигарет. Я бы и сам их давно купил. Наверно, сидит в «Роклиффе».
Ф е б а. Я дверь боюсь отворить, когда звонят, вдруг там полицейский еще с какой-нибудь повесткой?
Д ж и н (протягивая сигареты Билли). Возьми мои.
Б и л л и. Гнусный притон.
Ф е б а. Куда уж хуже, когда дверь боишься открыть.
Б и л л и. А полицейский еще явится, не беспокойся.
Ф е б а (устало, без раздражения). Да не перебивайте же, я с Джин разговариваю.
Б и л л и (к Джин, кротко). Спасибо, дорогая. (Разворачивает газету.)
Ф е б а. Ну вот, расстроила старика.
Д ж и н. Нет, ничего. Он газету читает. Да, дедушка?
Б и л л и. Мм?
Ф е б а. Ладно, не будем себя растравлять. В газетах пишут, что Мик скоро вернется, там-то уж такие вещи знают. А это главное. Выпей, дорогой.
Б и л л и. Спасибо, не хочу.
Ф е б а (к Джин). Налей ему стакан. Вон чистый. Он все преувеличивает, да, папа? Все преувеличивает, но в общем он прав. И насчет Арчи тоже. Ни один враг не принес ему столько вреда, сколько он сам.
Д ж и н. Возьми, дедушка.
Б и л л и. Спасибо, Джин, после выпью.
Д ж и н. Не надо после. Лучше сейчас. Надо отпраздновать. Давай. Выпьем за Мика.
Ф е б а. И правда, чего тоску разводить? Маловато только. Ничего, Арчи там долго не засидится.
Д ж и н. Фрэнк с ним пошел. Он не задержится.
Ф е б а. Конечно, Фрэнк позаботится, чтобы он не опоздал. Фрэнк — разумный мальчик, не всегда, конечно, но бывает. (К Джин.) По-моему, ты единственный разумный человек из всех нас.
Д ж и н. А вот дедушка вряд ли так считает.
Б и л л и. Такая же чокнутая, как все.
Ф е б а. Он как дитя неразумное. Вечно планы. Недавно только и говорил, что о представлении с переодеванием в женское платье. Собирался заработать миллионы. Но, пока номер готовился, идея уже устарела. Сейчас — рок-н-ролл. Горе с ним. И с женщинами у него та же история. Они устают от него. Больше двух раз не заявляются сюда.
Б и л л и. Ты не можешь немного помолчать?
Ф е б а. Не нравится, когда я говорю об этом. Как будто она не знает, что здесь всегда творилось.
Б и л л и. Ну и нечего мусолить одно и то же.
Ф е б а. Что она, не от мира сего?
Б и л л и. Не желаю об этом слушать, да и она, наверно, тоже.
Ф е б а. Ну ладно, ладно вам.
Б и л л и. Она общается с приличными людьми. Зачем ей выслушивать твое нытье?
Ф е б а. Конечно, незачем.
Б и л л и. Я и говорю: вы понятия не имеете, что такое — прилично себя вести. Оставь девочку в покое, у нее своих забот хватает.
Ф е б а. Я ей просто рассказывала...
Б и л л и. А я тебе говорю — не надо. Ничего ты ей толкового не расскажешь. Так что помалкивай.
Д ж и н. Дедушка, не надо...
Б и л л и. Ты почему в Лондон не возвращаешься?
Д ж и н. Не надо ругаться...
Б и л л и. На что мы тебе нужны?..
Д ж и н. Да не хочется мне в Лондон...
Ф е б а. Я просто с ней про Арчи говорила. Ты, надеюсь, еще не уезжаешь?
Д ж и н. Конечно, нет.
Ф е б а. Что я такого сказала? Просто к слову, что Арчи не везет.
Д ж и н. Вот... (Ставит маленькую бутылку джина на стол.)
Ф е б а. А если и помянула про женщин, так просто потому, что и с ними у него то же самое получается. Я никогда особенно на это внимания не обращала. Даже когда молодая была. Ну, а мужчины — они другие. Для них это важнее. Смотри, что она делает!
Д ж и н. Я подумала, что лучше запастись, если папа придет поздно.
Б и л л и. Ты что же думаешь, у тебя денег куры не клюют?
Д ж и н. Только не будем открывать, пока не поедим чего-нибудь. Вы же, кроме чая и сигарет, крошки во рту не держали.
Ф е б а. Душа ничего не принимает. Правда, дорогая.
Д ж и н. Я сама тебе приготовлю.
Ф е б а. Не надо, не могу. Садись.
Д ж и н (поднимаясь). Давай без разговоров...
Ф е б а. Джин, прошу тебя, не могу я! Не хочется.
Д ж и н. Но нельзя же совсем не есть! Если голодать...
Ф е б а (тихо смеется). Нельзя голодать, говорит. Ну, насмешила.
Д ж и н. Ты так долго не продержишься.

Билли, встает, напевая «Пасть времен», и уходит налево.

Ф е б а. Нельзя голодать, говорит. Вы слышали? Куда он делся?
Д ж и н. На кухню пошел.
Ф е б а. Человеку не только есть надо. Ему еще много чего нужно, очень много, ты даже не представляешь, как много, хоть ты и образованная. Откуда ты можешь все это знать?
Д ж и н. Значит, знаю. Жизнь — штука трудная. Но будь умницей, тебе же надо как-то держаться.
Ф е б а. Не тебе мне это говорить, Джин.
Д ж и н. Прости, милая. Я не хотела тебя обидеть.
Ф е б а. Не тебе мне это говорить! Ты хорошая девочка, Джин, и я очень тебя люблю. Но ведь ты мне даже не дочь. Я бы поучений и от Мика или Фрэнка не потерпела, а они мне сыновья.
Д ж и н. Ну ладно, забудем. Забудем. Мы еще за Мика не выпили.
Ф е б а. Не бери... Не бери на себя слишком много...
Д ж и н. Феба, пожалуйста... Я ведь только...
Ф е б а. Не бери на себя слишком много. Что он там делает?
Д ж и н. Наверное, готовит себе что-нибудь поесть.
Ф е б а. Не хочу, чтобы он там возился. Знает ведь, что не люблю, когда он туда ходит. Такой там беспорядок разводит.
Д ж и н. На вот, выпей.
Ф е б а. Почему Арчи не идет? Можно ведь вернуться пораньше и отпраздновать, что сын жив и скоро будет дома. Что за люди...
Д ж и н. Успокойся, Феба, не надо устраивать скандал. Было бы из-за чего.
Ф е б а. Это не пустяк. И вообще, при чем тут скандал? Я только сказала, что не хочу есть, а ты стала на меня нападать.
Д ж и н. Я не нападала.
Ф е б а. Все вы такие, что за люди...
Д ж и н. Поверь, Феба, я совсем...
Ф е б а. Не могу есть, меня тошнит.
Д ж и н. Ну и не надо.
Ф е б а. Что ты знаешь о жизни. Ничего, потому что тебя от всего оберегали. Арчи от всего тебя оберегал, хотя, конечно, в лепешку не разбивался. Ты была хорошая девочка, ни от чего не отлынивала. Сама своего добивалась, старалась вовсю и знаешь, что почем. Пожалуй, никто из нас так не знает, как ты. Да еще Мик. Ну и старик, конечно. Он-то уж точно знает. Сейчас, правда, это ему ни к чему. У него уже все в прошлом. И все равно, лучше что-то иметь в прошлом, чем вообще ничего не иметь. И другой его сын такой же — старина Билл. Брат Арчи. Сейчас он большая шишка. Солидный господин. Братец Билл процветает.
Д ж и н (пытаясь переменить тему). Он адвокат, поэтому ты его так уважаешь. Он вроде того киноактера, что всегда в парике и в мантии, в каждом...
Ф е б а. Мне он нравится, потому что он джентльмен. Ничего общего с твоим отцом, хоть они и учились в одной и той же шикарной школе и вообще. Мне нравится, как он себя ведет со мной, как разговаривает, как произносит мое имя. Ты бы послушала, как он его произносит.
Д ж и н. Я его и видела-то раза два.
Ф е б а. Конечно, видела. Ему никогда не нравилось, как Арчи живет. Никогда. В самом еще начале он иногда навещал нас. Всегда перед уходом незаметно совал мне пару пятифунтовок и говорил: «Арчи ни слова». Я при нем всегда молчала. Мы обязательно жили в какой-нибудь конуре, и я не любила, когда он приходил. Ужасно было неловко. Он даже жену свою не мог привести, а я совершенно при нем терялась. Они с Арчи непременно затевали ссору из-за какого-нибудь предприятия Арчи. Либо он прогорал, либо сидел без работы. Помню, он пришел однажды, а мы с Арчи весь день крошки во рту не держали. Мы тогда покупали у мясника обрезки с окороков на пенни, получали крохотное пособие. Ты и мальчики жили тогда у старика, Арчи ни за что не хотел брать денег у отца, может, из профессиональной ревности, не знаю. Так вот, Билл узнал, что у Арчи опять неприятности, не помню уже какие. Но как будто что-то серьезное. Ах да, он пытался сплавить поддельный чек, да нарвался на умного человека. Вообще-то это совсем не в его духе, потому что махинациями он никогда не занимался, что другое, а это никогда. Наверно, пьяный был. Так вот, приходит Билл, мы тогда в Брикстоне жили, и ребята на улице бог знает как отделали его машину. Тогда автомобилей почти не было, только у доктора. Так он ни слова не сказал. Когда я его провожала и увидела, что они наделали, я остановилась как вкопанная, так стыдно было, и заплакала. Он меня потрепал по руке и говорит: «Прости, Феба, но ничего не поделаешь. Боюсь, так будет всегда». Ну, он, конечно, помог Арчи выпутаться, и все замяли. Но дело не в деньгах и не в том, что он ему помог, хоть я ему и была безмерно благодарна. Главное, как он говорил со мной — спокойно, выдержанно, по руке потрепал.
Д ж и н. Да, представляю себе, как он это делает.
Ф е б а. К чему ты это? Что ты хочешь этим сказать?
Д ж и н. Ничего, дорогая, не надо об этом.
Ф е б а. Что ты хочешь этим сказать?
Д ж и н. Да нет, просто я представила себе, как братец Билл потрепал тебя по руке, дал незаметно десять фунтов, а потом поехал обедать в свой клуб. Только и всего. А сейчас не надо об этом больше.
Ф е б а. Ты хочешь сказать, он просто пожалел меня?
Д ж и н. Нет.
Ф е б а. Нет, ты скажи — ты считаешь, это он просто из жалости, да?
Д ж и н. Я такого не говорила и не думала. Давай-ка лучше...

Входят Арчи и Фрэнк. Фрэнк — бледный, тихий мальчик лет девятнадцати. Он давно примирился с ролью постоянного «зрителя» Арчи, потому что это удобная и разумная форма взаимоотношений, она их обоих устраивает. Он импульсивен, доброжелателен. Очень юн,
и трудно представить, что он когда-нибудь будет взрослым.

Ф е б а. Я хочу знать, что ты имела в виду.
А р ч и. Дорогая, тебе никто не скажет, что имелось в виду. Пора знать такие вещи.
Ф е б а. Помолчи минутку, Арчи, я с Джин разговариваю. Она-то прекрасно знает, что я имею в виду, верно?
А р ч и. В самом деле? Хотел бы я быть на ее месте. (Фрэнку.) Судя по всему, нам надо было остаться.
Ф е б а. Хочешь, я тебе скажу?
Д ж и н. Ну, зачем, Феба!
Ф е б а. Хочешь?
Д ж и н. Просто я отлично вижу, как дядя Билл похлопал тебя по руке, так же он здоровался за ручку с рядовыми на рождество, когда служил в армии. Так демократично, обаятельно и так по-английски.
А р ч и. Ну, Билл — отличный парень. Беда только, что не понимает нашего брата. И главное, не хочет понимать.
Ф е б а (к Джин). Ты его не любишь? Я знаю, ты его не любила.
А р ч и. И теперь не любит. Братцу Биллу этого вовек не понять. Он был бы крайне озадачен. Дай-ка сумку, Фрэнк.
Ф е б а. А тебе и вовсе стыдно его не любить. Ты ему слишком многим обязан.
А р ч и. Вполне весомая причина, чтобы не любить кого угодно, я так считаю.
Ф е б а. Тебе никогда не стать таким, как он.
А р ч и. А ему никогда не стать таким, как я, нашему старине Биллу. Он счастливчик, не прощелыга какой-нибудь. Надо ли напоминать, что у моего брата Билла одна жена, ни одной любовницы и трое очаровательных, одаренных детей. Двое из них получили диплом с отличием в Кембридже, и все трое, как говорят в их кругу, сделали в высшей степени удачные партии.
Ф р э н к. О чем вы все говорите? Привет, Джин, милая. Я думал, у нас будет праздник. (Обнимает ее и целует.)
А р ч и. Чистая правда. Прочел сегодня в «Телеграф». Сначала читал про нашего Мика, но в середине наткнулся...
Д ж и н (горячо). Неужели ты прочел...
А р ч и. Конечно, прочел. Откуда мне еще узнать, кто из членов моей семьи женится, кто умер, а кто родил ребенка. Так вот, я говорил...
Ф р э н к. Перед тем как тебя грубо прервали. (Снова горячо целует Джин.)
А р ч и. Совершенно верно. Юная Соня выходит замуж.
Д ж и н. За кого?
А р ч и. О, это сын какого-то промышленника, капитан Чарли Возвратно-самовзводный-пинком-заряжаемый Гор из «Вязов», Шруксбери, Глостершир. Где же стаканы, черт побери? Старина Билл получил наконец все, что хотел, включая Капитана Чарли Возвратно-самовзводного Гора.
Ф е б а. Арчи, я с Джин разговариваю.
А р ч и. Верно, я так и подумал, когда вошел. Я ситуацию схватываю моментально.
Ф е б а. Конечно, вам легко насмехаться. А я в двенадцать лет бросила школу.
А р ч и. Ах, черт, если она еще раз заведет об этом речь, я залезу на крышу, какой я ни есть пьяный, заберусь на самую верхотуру и завою в голос. Раньше за мной такого не водилось.
Ф е б а. Тогда платили шесть пенсов в неделю.
Ф р э н к. Оставь ее в покое, старый дурень. Встряхнись, мама, у нас праздник.
Ф е б а. Я с Джин разговариваю.
А р ч и. Я вижу. А почему нам всем не поговорить с Джин? Не так уж часто мы ее видим. Фрэнк, поговори с Джин.
Ф р э н к. Папа... (Переживая за Фебу, глазами показывает на нее, но Арчи, настроившийся на веселье, не понимает, что момент для этого неподходящий.)
А р ч и. Выпьем для начала. Если хотите, чтобы я был дипломатичным и вел себя тактично, дайте мне выпить.
Ф е б а. Надо было шесть пенсов в неделю платить за учение, а у матери не всегда хватало.
А р ч и. Мы живем в государстве благоденствия, моя душечка. Никто не нуждается, никто не бедствует, всем всего хватает.
Ф е б а. Я уборщицей в столовую пошла за...
А р ч и. Всем хорошо. Нашему Мику хорошо. Биллу хорошо. Его даже ни разу не засадили в тюрьму поганые арабы. Фрэнку хорошо — он больше не будет маяться в бойлерной, верно, малыш?
Ф р э н к. Хорошо бы вы оба заткнулись.
А р ч и. И Джин хорошо. Она помирится с Грэмом и позабудет про старую дуру Трафальгарскую площадь и премьер-министра, похожего на соседского пса. Прошу, моя милая. (Предлагает стакан Фебе.)
Ф е б а. Ничего ты не понимаешь.
А р ч и. Все знаю, все понимаю. В свои двенадцать лет Феба мыла пол в столовой, где обедали пятьсот ребят, правильно?
Ф е б а. Отстань.
А р ч и. Что, не так? Да вы знаете, хоть один из вас знает, сколько раз я слышал эту историю про пятьсот ребят и пол в столовой?
Ф р э н к. Да помолчи же.
А р ч и. Ладно, сынок, я помолчу. Передай Джин. Похоже, что она уже готова хлопнуть. (Поднимается и передает стакан Джин. Продолжает стоять у стула спереди слева.)
Д ж и н. Я готова.
Ф р э н к. Тебя давно не было. Тут каждый вечер пьянка.
А р ч и. А знаешь почему? Не знаешь? Потому что все мы неудачники и отбросы общества. Пьяницы, маньяки, ненормальные, чокнутые — все до одного. А что, о наших проблемах и не слыхивал никто, мы словно персонажи из пьесы, которой никто не верит. О таких сочиняют анекдоты, настолько мы оторваны от остального мира, от человеческого существования. Но мы и не смешны даже. Только тоску наводим. И все потому, что мы какой-то неведомой породы. Ни к чему не приспособленные. Ни в чем не преуспевшие. Всем на свете помеха, только и делаем, что поднимаем бог знает какой шум, когда за что-нибудь беремся. И еще заставляем других вникать в наши глупые, жалкие, мелкие хлопоты. Вроде этой несчастной, горластой старухи. Только посмотрите на нее. Ну, что в ней общего с такими, как вы? Образованными и интеллектуальными? Она пьяна, и ее оглушенный, неразвитый и нетренированный мозг работает как бешеный, сам по себе, без моей помощи, и она еще заставит нас выслушивать тоскливые и неприятные истории, которые уже сядят у нас в печенке. Она стареет и потому озабочена, сможет ли кто-нибудь содержать ее, когда работать станет не под силу. Она боится кончить свой жизненный путь в гробу на чужом столе где-нибудь в Гейтсхеде или Хартлпуле.
Ф е б а. О чем он говорит?
А р ч и. Сейчас она расскажет, что братец Билл оплатил ваше образование. Именно это хочет она рассказать тебе, Джин. Что стипендии не хватило бы на все причиндалы — на книги, дорогу, одежду. Билл за все заплатил. Всех вас облагодетельствовал. Фрэнк подтвердит. Прости, Феба, я все рассказал за тебя. Старина Арчи всегда успевал обезвредить партнера.
Ф е б а. Ничего она не знает ни про Мика, ни про тебя, ни про меня. Я уверена.
А р ч и. Узнает сама. Все открывается в свое время. (Фрэнку и Джин.) Она устала и постарела. Устала, устала от меня. Ничем не была она одарена в жизни и ничем особым не могла одарить других. Все, что у нее было, — это я, и, видит бог, она устала! Правда, моя старушка? Устала?
Ф е б а (с чувством). Я старалась стать человеком. Изо всех сил старалась. На меня, может, и внимания-то не стоило обращать, но чего я добилась — я добилась сама. Ребенком я была некрасивая. Нет, даже не некрасивая. Не было на свете девчонки страшнее меня. В жизни вы такой не видывали. Но хоть чего-то я добилась. Не зря старалась. Ведь захотел же он меня.
Ф р э н к. Все кричат! Давайте немного потише. Ведь можно. Сейчас поляки сбегутся. Пусть будет скандал. Все равно от него не уйти. Но чтобы тихий скандал!
А р ч и. Все это было давно. Они это прекрасно знают. (Фрэнку.) Может, ты перестанешь вопить, а то я собственного крика не слышу. Спой лучше что-нибудь свое, будь умницей. А где старик?
Д ж и н. На кухне.
А р ч и. Билли! Иди сюда! С кем он там? Неужто привел кого из «Кембриджа»? Правильно, на кухонном столе интереснее. Словно мясо разделываешь. Или ветчину режешь. (К Джин). По Грэму еще не соскучилась?
Ф е б а. Фрэнк, а он правда хочет привести сюда одну из своих баб? Прямо сюда?
А р ч и. Оставь ее, сынок. (Садится слева от дивана, стоящего спереди справа.)
Ф е б а. Думаешь, я не слышу, что дома творится, когда лежу у себя наверху без сна?
А р ч и. Ну конечно, они знают. Прекрасно знают, какая я скотина, мой дружок. И уверен, знают не хуже, чем ты. Почти так же хорошо. Так что не надо тревожиться, крошка. Где же старик? (Фрэнку и Джин.) Только не притворяйтесь, что для вас это новость.

Появляется Билли.

А, вот ты где, осколок прошлого! Не принес ли нам ветчинки?
Б и л л и. Что тут у вас?
А р ч и. Тихо дожидаемся скорой психиатрической.
Б и л л и. Сигареты мне принес?
А р ч и. За исключением Джин. У нее еще есть надежда. Подожди, старый гуляка, еще прочтешь в газете о своей внучке и мистере Грэме таком-то из «Вязов», Шруксбери, Глостершир. Держи. (Бросает Билли сигареты и дает ему стакан.)
Ф е б а (к Билли). Вы там не к торту пристроились?
Б и л л и. Что?
Ф е б а. Ясно, к торту. Признайтесь лучше.
Б и л л и (смущенно). Я есть хотел...
Ф е б а. Это для Мика был торт. Для Мика, а не для вас.
Б и л л и. Прости...
Ф е б а. Я его для Мика купила. К его приезду.
А р ч и. Ничего страшного.
Ф е б а. Что значит «ничего страшного»!
А р ч и. Мик не будет против.
Ф е б а. Зато я против! Я не хочу, чтобы он на кухню ходил. Скажи ему, чтобы не лазил туда. Пусть ничего особенного, пусть не моя кухня, но я против! Зачем вам туда ходить?
Б и л л и. Я поинтересовался...
Ф е б а. Зачем туда ходить? Он не для вас предназначался. И что это вообще такое? Что я, не кормлю вас? Или вы думаете, что за ваши деньги вам все можно? Тогда давайте больше.
А р ч и. Феба, забудь!
Ф е б а. Не хочу! Я никогда ничего не забываю. Не забываю, даже когда ты забываешь.
А р ч и. Другой купим.
Ф е б а. Ах, он другой купит! Какой богач! Такой он имеет успех! Что там крохотный тортик, мы дюжину закажем. Этот торт я купила, он тридцать шиллингов стоил, он для Мика, к его приезду. Я ему хотела сделать приятное, он и так там натерпелся. А эта чертова жадина, эта старая свинья, прорва ненасытная, пошел и ручищами своими влез туда. (Не в силах это перенести она ударяется в слезы.)
Б и л л и (стоит пристыженный и глубоко оскорбленный ее словами, хотя и понимает смутно состояние Фебы. Ставит на стол стакан, кладет сигареты). Прости, Джин. (Идет к своей комнате через всю сцену и выходит.)
Ф е б а. Арчи, а сегодня ты никого пе приведешь?
А р ч и. Судя по всему, он сегодня хватил лишку и ему море по колено. Дай ему бог здоровья. Нет, никто сегодня не придет.
Ф е б а. Арчи, прости. Пожалуйста, прости...
А р ч и. Хотя не могу сказать, что не жалею об этом. Сама понимаешь. Давай, родная, возьми себя в руки. Так уже давно надо было сделать. Взять себя в руки. (Поет.) Возьмем себя мы в руки, в руки, в руки. Возьмем себя мы в руки — и все дела!
Ф р э н к. Верно, ребята, мы британцы!
А р ч и. Все так делают. Предельно просто. Мне неплохо удавалось в свое время. И братец Билл учил тому же. А сейчас нальем и будем счастливы. Может, за Мика выпьем?
Ф р э н к. Да, за Мика! Не хмурь брови, Джин, ты прекрасно знаешь, чего от кого ожидать.
Д ж и н. Ты думаешь?
А р ч и. Не важно. А с какой стати она должна знать, как сказала бы Феба? Мы самую малость перебрали, а это значит, что мы еще дальше отступили от человеческого разумения, чем обычно. (К Фрэнку.) Разве я не прав, котельная твоя душа? Пари держу, в той больнице все пациенты замерзли до смерти — зато он сэкономил министерству здравоохранения тысячи.
Ф р э н к (к Фебе). Ну, лучше сейчас?
Ф е б а. Джин, наверно, не хочет со всеми выпить. А знаете почему?
А р ч и. Почему?
Ф е б а. Потому что он ей, по-моему, не нравится. По-моему, не любит она Мика.
А р ч и. А почему она должна его любить? Но это ее не остановит. И меня тоже. Фрэнк, пойди поговори со стариком и приведи его обратно. (Пересекает сцену к правому просцениуму.) Постараемся хоть раз стать нормальными и притворимся, что мы счастливая, респектабельная, приличная семья. Ради Мика. Мне кажется, ему бы это понравилось. Уверен, он думает, что мы кошмарные люди. Хуже его арабов. Не волнуйся, Джин, тебе еще недолго терпеть, скоро освободишься, как Мик. Мы как раз собрались в его честь. Феба, почему бы тебе не станцевать? (Это предложение вносится все в той же небрежной и одновременно отработанной манере.) Она чудесно танцует, правда, бедная моя крошка? Она еще исторгнет из меня слезу. Посмотрим. Посмотрим. А ну-ка, Фрэнк, запевай свою песню.
Д ж и н. Не пойму даже, что я чувствую и вообще чувствую ли хоть что-нибудь.
А р ч и. Не важно, милочка. У меня такое годами длится. Вы давно уже умерли, миссис Мэрфи, давайте лучше выпьем. Мик-солдатик возвратится под родной кров, надо это вспрыснуть!

Занавес


Седьмой номер

Музыка. Арчи встает — лицо в широкой улыбке, но глаза мертвые. Изредка на мгновение он дает
понять, что сам удивлен, оказавшись на эстраде.

А р ч и. Слушайте! Поверите, я только что видел человека с бананами в ушах! Бананы в ушах! Я подхожу к нему и говорю: «Послушайте, у вас бананы в ушах». А он мне: «Говорите громче, не слышу, у меня бананы в ушах!» Благодарю за это бурное молчание. Вы бы знали, что Джеймс Эгейт сказал обо мне! (Отходит назад.) Но у меня осталась еще одна попытка, леди. Еще одна. Сомневаетесь? Напрасно! Во всяком случае, я не сомневаюсь. Это он сомневается! Я вам про жену не рассказывал? Нет? Моя жена — она не только глупа, не только она глупа, но и холодна. Именно холодна. Может, она и приветлива, но очень уж она холодна, моя жена. Очень. Холодна и глупа. Как дыня. Не хлопайте так громко — здание старое, может развалиться. Так я могу попытаться? Думаю — могу. Вот видите — это я, во плоти. Только я, ничего искусственного. Думаете, я реален? Так вот, ничего подобного. (Спотыкается.) Совершенно не желаю лишать вас удовольствия, которого вы так терпеливо ждете. Да, да, я сейчас буду петь. Спою вам песенку, маленькую песенку собственного сочинения. Я ее не записал еще на пластинку, так что, если понравится, скажите кому надо. Они вас не станут слушать, но вы все равно скажите. Итак, песенка под названием: «Моей девчонке не хватает воздуха, поэтому ее нужно хорошенько продуть». (Поет.)

Я такая же пичужка,
Как любой из вас, друзья.
Не развратник, не пьянчужка,
И проста судьба моя.
Я по всем статьям умерен,
Точно взвешу «да» и «нет».
Потому-то я уверен,
Что соперников мне нет.
Как славно, я нормальный, нормальный, нормальный.
Как славно, я нормальный,
Похож на вас на всех.
Как славно, я нормальный,
Похож на вас на всех,
Достойный и моральный,
И мне неведом грех
Злодейского сомненья
В пути моей страны,
И лишь такие люди
Стране моей нужны.

Бой барабана на соответствующий свет.

(Декламирует.)
Но если за морями
Зашевелится враг,
Мы знаем, что английский
Наш порох не иссяк.

Оркестр играет «Земля надежды и славы».

Хоть кто-то нас хоронит —
Силен британский меч.

Свет прожектора выхватывает за тюлевым занавесом обнаженную фигуру в шлеме Британии,
с бульдогом и трезубцем в руках.

И честь своей отчизны
Сумеем мы сберечь.
Как славно, мы нормальны, нормальны, нормальны.
Как славно, мы нормальны,
Мы цвет родной страны.
Пусть в годы испытания
Узнает нас Британия.
Нормальные, нормальные
Солдаты ей нужны!
(Уходит.)


Восьмой номер

Арчи, Фрэнк, Феба, Джин, Билли.

А р ч и. Она у тебя последние подштанники украдет и продаст на тряпки.
Ф р э н к. Кто?
А р ч и. Миссис Робертс из седьмого дома на Клейпит-лейн всегда так выражалась.
Ф р э н к. Да о ком ты говоришь, махровый реакционер?
А р ч и. О той блондинке из «Кембриджа», что действует на нервы твоему деду. И не называй меня махровым реакционером.
Ф е б а. Миссис Робертс. Я помню, она к нам хорошо относилась.
А р ч и. Может, я и махровый, но никак не реакционер.
Ф р э н к. А вот послушай, для таких любителей сигары, как дедушка. (Танцует.) Ах, моя сигара, сигара, сигара. Концом своей сигары я всех расшевелил! Ах, моя сигара, сигара, сигара...
А р ч и. В моей школе учился один тип, который как-то пробился в лейбористское правительство. О нем всегда говорили, что он левый центрист. Потом он попал в палату лордов, получил пожизненный титул. И верно, зачем левому центристу наследственный?
Ф р э н к. Слушай, что ты несешь?
Б и л л и. Мне приходилось жить на Клейпит-лейн, квартира десять шиллингов в неделю, на всем готовом.
Ф е б а. Фрэнк, я думала, ты споешь.
А р ч и. Когда ты отучишься от штампов, ты сможешь почерпнуть кое-что и у меня.
Ф р э н к. У тебя уже и так много учеников.
А р ч и. Не забывай, я твой отец.
Ф р э н к. Когда же это ты вспомнил?
Ф е б а. Фрэнк, спой, будь хорошим мальчиком!
А р ч и. Ты все на Джин равняешься.
Ф р э н к. Она уж совсем от нас отвыкла. Да, Джин? Как ты? (Обнимает ее.)
Д ж и н. Прекрасно.
Ф р э н к. Правда? А ведь ты забыла, как мы тут живем, сознайся.
Ф е б а. Конечно, не забыла. У нее память не девичья, правда, милая?
Д ж и н. Пожалуй, да.
Ф р э н к (Фебе). Тебе лучше?
Ф е б а. Да, спасибо, дорогой. Подойди ко мне, поцелуй маму.

Фрэнк целует.

Он хороший мальчик, правда? Не раздражается, когда я срываюсь. Все мы иногда срываемся, не я одна.
А р ч и. Кроме Джин...
Д ж и н. Пожалуйста, не делай из меня пришельца с другой планеты.
Ф е б а. Арчи просто шутит, правда, Арчи? Я вчера забыла принять успокоительные пилюли. А вы знаете, что моя мать ни разу в жизни не позвала доктора? Кроме родов, конечно. А употребляла она только успокоительные пилюли, перекись и капли Датского короля.
Д ж и н. Перекись?
Ф р э н к. Она ее пила вместо горького пива.
Ф е б а. Она дожила до девяносто трех лет и не стоила государству ни пенни. (К Билли.) Как самочувствие?
Б и л л и. Спасибо, Феба, хорошо.
Ф е б а (к Арчи). Подлей ему, Арчи, у него почти пусто.
Б и л л и. Как же ее звали?
Ф е б а. Кого?
Б и л л и. Хозяйку нашу на Клейпит-лейн. Она каждое утро подавала на завтрак ветчину, запеченную с сыром. Это тогда было в новинку.
Ф е б а. А мне не нравится. Кстати, вы видели — простите, я перебила, но чтобы не забыть, — вы видели в газете фотографию дочери герцогини Портской?
Ф р э н к. А надо было?
Ф е б а. Я не специально смотрела. Я искала про Мика, и она мне попалась, такая красавица. Ты видел, Арчи?
А р ч и. Еще бы. Ведь ее сосед — капитан Пинком-заряжаемый Гор.
Ф е б а. Правда она неотразима?
А р ч и. На мой взгляд, она смахивает на папину барменшу из «Кембриджа».
Ф р э н к. Малость приодетую.
Ф е б а. Фрэнк!
А р ч и (быстро). Феба очень уважает герцогиню Портскую, правда, Феба? Она в ней находит естественность.
Ф е б а. Может, это глупо, но я всегда ею интересовалась. Еще когда она была совсем юная. Мне кажется, в ней есть какой-то шарм. (Пауза. К Арчи.) Что с ним? (Кивает в сторону Билли.)
А р ч и. По-моему, ничего. Что с тобой?
Б и л л и. Утром обязательно ветчина с сыром.
А р ч и. Вспоминает хозяйку на Клейпит-лейн. Ты знаешь, эта барменша из «Кембриджа» напоминает мне одного типа. (К Джин.) Тебе будет интересно, это из той же оперы, что премьер-министры и собаки, — он был ирландец, делал номер на батуте, и называли его Леди Рози Тут-и-Там. Вообще-то парень он был неплохой. Потом бросил выступать и подался на службу или еще куда. Так вот, этот Рози знал столько ругательств, сколько их не услышишь за весь субботний вечер. Десять минут мог ругаться не закрывая рта и ни разу не повторившись. Одним словом, артист. Так вот, самым грязным словом в английском языке, да и в любом другом, было для него слово «тори». Он его применял буквально ко всему, что хотел обложить покрепче.
Б и л л и. Пари держу, он был ирландец.
А р ч и. Именно это я и сказал. Слушать надо.
Ф е б а. А я думала, Фрэнк споет.
А р ч и. Если ему подавали тарелку плохой картошки, он говорил: «Что за тори приготовил эту гнусную — непечатное — непечатное — вонючую картошку?»
Ф р э н к. Это ты уже рассказывал.
А р ч и. Еще немного, и я тебя вздую.
Ф р э н к. Это я тебя вздую. Хоть бы интересная была история.
А р ч и. Ты сначала научись хорошо рассказывать истории, а потом говори.
Ф р э н к. Для твоих историй надо самому быть с бородой.
А р ч и. Давай-ка спой что-нибудь.
Ф р э н к. Ладно. Я для Джин спою, она меня еще не слышала. Спою дедушкину. Настоящую, британскую...
Б и л л и. Что? Какую?
Ф р э н к. И очень религиозную.
Б и л л и. Что за песню он споет?
Ф р э н к. Пусть каждый в ней найдет что-нибудь для себя. (Поет и танцует.)

Кончив славить королеву,
«Правь, Британия» допев,
Кончив буров крыть последними словами,
Не скупитесь на монету за унылый мой напев —
Ибо долг меня зовет расстаться с вами.
Джентльмен, одетый в хаки, бодро мне подал пример.
Слаб душой он или нищ — не в этом дело.
Для него на все готов я — он британский офицер,
Что на родине он бросил — бросил смело,
Прачки сын иль лорда наследник славы звонкой...
Есть приказ — к нам будет сорок тысяч сабель и штыков.
Каждый тянет лямку для страны...
А кому гулять с девчонкой?
Так платите же, платите,
Шапку по кругу пустите,
Киньте, киньте мне туда медяков.

Б и л л и. Шапку по кругу пустите, киньте, киньте мне туда медяков.
А р ч и. Неплохо для непрофессионала.
Б и л л и. В последний раз я ее пел в пивном зале где-то в Йоркшире. Там к пинте пива давали полную тарелку йоркширского пудинга, ешь не хочу. И все за два пенса.
А р ч и. Да брось ты, папа. Не было такого, с памятью у тебя никуда.
Б и л л и. Я тебе говорю — тарелку йоркширского пудинга...
А р ч и. Что годы-то делают...
Б и л л и. Ешь не хочу.
А р ч и. Ум за разум заходит. Я бы на твоем месте тихо сидел.
Б и л л и. А я и сижу.
А р ч и. Стареешь, сдаешь.
Ф е б а. Арчи, не дразни его.
Б и л л и. Это я-то сдаю? Еще покрепче тебя буду. (Замечает, что все улыбаются.) Здоровьем бог не обидел. Думаете, я ничего не вижу. А ну-ка, налей мне!
Ф р э н к.
Если нет тебя со мною, я такой несчастный.
Если нет тебя со мною, жизнь моя напрасна...
А р ч и. Может, помолчишь минутку? Дай вспомнить. Ага! Так-так. Ах, любимая моя наверху в клозете, любимая моя смотрит на меня.
Ф е б а. Не надо, Арчи. Зачем ты так поешь? (К Джин и Фрэнку.) Он всегда пел эту песню. Она ему больше всех нравилась.
Д ж и н. Спой сама.
Ф е б а. Я? Да я не умею. И слов-то, наверно, не помню.
Ф р э н к. Попробуй, почему не попробовать?
Ф е б а (к Арчи). Может, правда?

Он коротко кивает.

Ну ладно. (Поет.)

Мой любимый наверху на галерке.
Любимый мой смотрит на меня.
Где же он?
Вот где он,
Мне кричат, что он влюблен.
Счастлив, как воробышек
На моем окне.

Д ж и н. Спасибо, Феба. Спасибо.
Ф е б а. Ужасно, наверно.
Б и л л и. Ну, я иду спать.
Ф е б а. Уже?
Б и л л и (идет в свою комнату). Да, я ведь только хотел выпить за здоровье нашего Мика. Лягу, пока не прибежали эти идиоты поляки. Спокойной ночи.

Все желают ему спокойной ночи.

Ф е б а. Пожалуй, и я пойду через минуту. Устала. На работу завтра не пойду. Да и вряд ли они ждут меня завтра.
Д ж и н. Конечно, не ждут.
Ф е б а. Все равно не засну, так волнуюсь. (К Джин.) Я показывала тебе письмо от Клер?
Д ж и н. Кто это — Клер?
А р ч и (Фебе). Милая, я иду спать.
Ф е б а. Сейчас. Я хочу прочитать письмо от Клер. Клер — моя племянница, та, что в Торонто живет. Лучше я сама прочту, у нее почерк трудный. Она дочь моего брата Джона. Они сейчас все там, и Джон тоже. Они ресторан открыли четыре года назад, с пятисот долларов начинали. А это их дочка. (Показывает фотографию.) Сейчас-то у них большой отель в Торонто, собираются открывать другой.
А р ч и (к Джин). Заинтересованность на себя напускать не обязательно. (Фебе.) Что ты ей мозги пудришь насчет Канады?
Ф е б а. Не видишь, ей интересно! Правда ты хочешь послушать?
А р ч и. Лучше пусть Фрэнк еще споет.
Ф е б а. Я просто хочу поговорить с девочкой. Один отель они открыли в Торонто, а другой хотят открыть в Оттаве. Мой брат Джон управляет отелем в Торонто, и они хотят, чтобы мы приехали и Арчи стал управляющим в Оттаве.
А р ч и. Что я в отелях смыслю? Я жил только в меблирашках.
Ф е б а. Стоит мне заикнуться об этом, как он на дыбы.
А р ч и. Ради бога, хватит говорить, что я становлюсь на дыбы, стоит тебе заикнуться. Вот ты сейчас заикнулась — встал я на дыбы?! Просто это дурацкая идея.
Д ж и н. Когда они написали?
Ф е б а. Недели две назад. И еще она пишет, что совсем не обязательно тут же решать, можно и повременить.
Д ж и н. А мальчики?
Ф е б а. Они тоже могут приехать, если захотят. Не знаю, как Мик, но Фрэнк не против, правда, Фрэнк?
Д ж и н. Что скажешь, Фрэнк?
Ф р э н к. Ты только оглянись вокруг. Ну есть хоть одна причина, чтобы оставаться в Европе, да еще в самом ее затхлом углу? И нечего себя обманывать, будто здесь еще можно что-то сделать или испробовать. Никому это не нужно. И ничего у тебя не выйдет. Да и кто ты здесь? Полный нуль. Сама ты никто, денег у тебя нет, и ты к тому же молодая. И так до конца жизни: никем ты не станешь, денег не накопишь, постареешь только. Пока не поздно, подумай о себе, Джинни. Никому другому до тебя не будет дела. Всем на тебя в высшей степени наплевать, потому что никто уже ни во что не верит. Конечно, тебя будут уверять в обратном, будут забирать по паре шиллингов из недельного жалованья и лепить марки в профсоюзном билете. Только не верь им, потому что на этом их забота кончается. Они ведь такие занятые: им бы забиться в середку, они вокруг и не смотрят. (Сорвавшимся голосом, почти нараспев.) Сволочь поганая!

Если нет тебя со мною, я такой несчастный,
Если нет тебя со мною, жизнь моя напрасна.

А р ч и. Шш... поляков разбудишь.
Ф р э н к. Это тебя пора разбудить. «Жизнь твоя напрасна!»
А р ч и. Шел бы ты спать.
Ф р э н к. Тебя и ту рыжую суку из «Кембриджа». Обеих вас. Беззаботною мартышкой я скачу! (Положив руку на плечо Арчи, машет всем на прощание.) Иду спать.
А р ч и. Спокойной ночи, малыш.
Ф р э н к (напевает).
Долог, долог вечный сон,
Не пугает меня он!
(Убегает.)
А р ч и. И потом, в Торонто нет темного пива.
Ф е б а. Вот смотри, что она пишет. Здесь про то, как надо оформляться и платить за переезд, а дальше про работу в Оттаве. Опыт, стаж не имеют значения, мы же свои люди. Вот она пишет: «У нас телевизор с экраном в 21 дюйм, приемник и т. д., а сейчас мы купили «Шевроле» последней модели с автоматической коробкой скоростей и всякими другими фокусами, которыми здесь все увлекаются. Я уверена, что ты и Арчи быстро здесь приживетесь и все у вас наладится». (Аккуратно складывает письмо.) Я думала, тебе будет интересно послушать.
Д ж и н. Конечно, спасибо.
Ф е б а (после паузы). Ты еще посидишь, Арчи?
А р ч и. Сейчас иду.
Ф е б а. Все, наверно, устали. Я как за иголках сидела весь вечер. (К Джин.) Спокойной ночи, девочка. Не сердись на меня, я глупо себя вела.
Д ж и н. Да что ты. Спокойной ночи. Я тебя не разбужу.
Ф е б а. Спокойной ночи, Арчи.
А р ч и. Я еще зайду попрощаться.
Ф е б а. Спасибо, милый. Мы придумаем, где его уложить?
А р ч и. Мика? Да, мы ему постелим здесь, со мной.
Ф е б а. Он, наверно, будет совсем без сил, бедный мальчик. Ну что ж, теперь уже скоро. (Уходит.)
А р ч и. Я ездил в Канаду во время войны.
Д ж и н. Я помню.
А р ч и. Нигде не мог достать темного пива, даже в Торонто. А они там клялись, что у них все как в Англии. (Пауза.) Не нашел я там никакой Англии. Как же ты все-таки пошла на Трафальгарскую площадь? Неужели тебя это все волнует?
Д ж и н. Тогда мне так казалось.
А р ч и. Как у меня с темным пивом и женщинами. Я тебе рассказывал о своей встрече с монахинями? Они только раз на меня взглянули — лица бледные, нездоровые, маленькие глазки, — только взглянули, и обе не сговариваясь перекрестились. В жизни своей я не был так польщен. Выпьем еще по маленькой?
Д ж и н. Конечно.
А р ч и. У вас тут с Фебой что-то вышло.
Д ж и н. Ничего особенного. Она вдруг почувствовала ко мне неприязнь.
А р ч и. Твоя мать меня застала в постели с Фебой. (Пауза.)
Д ж и н. Я не знала.
А р ч и. Не знаю, чего я ожидал, только мне казалось, ты отреагируешь не так односложно.
Д ж и н. Может, ты ожидал, что я стану митинговать, как на Трафальгарской площади?
А р ч и. Почему-то все мои дети считают меня развратником. А дело все в том, что я никогда не таился.
Д ж и н. Пойдем лучше спать.
А р ч и. Нет, посидим еще. Мы, кажется, оба в настроении. Ты только родилась, и твоя мать застала нас со старушкой Фебой. Бедняжка Феба, хоть бы она удовольствие получала. А твоя мать как вышла, так больше и не вернулась. Она была, что называется, человек с принципами. Знала, как себя надо вести, и на попятный никогда не шла. Так она меня и не простила.
Д ж и н. Ты не любил ее...

Арчи пьян, он распевает и разыгрывает свои тирады, как это выходит только у пьяных, почти
отстраненно и тщательно, словно дирижер, управляющий силой звука.

А р ч и. Нет, любил. Любовь всякая бывает. Откуда я знаю? Она потом скоро умерла. Твоя мать все очень глубоко переживала. Гораздо глубже, чем я. Может, мы бы еще разобрались друг с другом. Я тебе никогда не рассказывал, какое у меня было потрясающее событие в жизни? Я тогда был в Канаде и несколько раз ухитрился проскочить через границу к своим знакомым в Штаты. И вот как-то раз услышал одну негритянку в баре. Ты уже, конечно, приготовилась улыбнуться своей всепонимающей английской улыбкой, потому что тебе наверняка не доводилось сидеть где-нибудь в баре среди абсолютно чужих людей за тысячу миль от своих. Но если у человечества осталось хоть немного надежды и силы, то я это видел на морде той черной толстухи, когда она завыла про Иисуса или еще про что-то в том же духе. И такая она была бедная, одинокая и несчастная, как никто на белом свете. Ну, разве еще я в тот момент. Мне такая музыка никогда особенно не нравилась, но нужно было видеть, как эта старая черная шлюха все свое сердце открывает в песне, и что-то такое происходило в душе, от чего было уже неважно, плюешь ты на людей, даже презираешь их: если может человек выпрямиться и произвести такой чистый, натуральный звук, то, значит, с ним самим все в порядке. Я с тех пор ничего подобного не слышал. Здесь-то и подавно. Так, жалкий отголосок иногда. А вот он слышал. Билли. Он слышал, как они поют, старый бродяга. Давно, конечно. Теперь такого не услышишь нигде. Да и вряд ли такое может повториться. Сейчас и чувствовать-то так разучились. Если бы только сподобил меня господь так же чувствовать, как эта старая черная сука с жирными щеками, и так же петь. Если бы у меня хоть раз так получилось, ничего бы мне было не надо. Никакого вашего бескорыстного служения делу, и этой созидательной мороки, и ваших митингов на Трафальгарской площади! Если бы я мог стать этой старой каргой! Выпрямиться, грудями громадными мотнуть вверх-вниз, вскинуть голову и заорать неслыханную красоту. Клянусь богом, я бы все за это отдал. Только куда мне! Мне теперь на все наплевать, даже на баб и темное пиво. А вот ты — смогла бы?
Д ж и н. Не знаю. Правда не знаю. Наверно, я чувствовала бы то же, что и ты.
А р ч и. Конечно. Но у тебя что-нибудь получилось бы. Ты и умнее и действительно что-то способна чувствовать, несмотря на все эти трафальгарские штучки. Не зря вас называют чувствительными: ты своих чувств прятать не умеешь. Покуда все вокруг сидят сложа руки, ты своими размахиваешь, как Петрушка, и, конечно, страдаешь за это. Но тебе еще придется руки спрятать, как всем прочим. Ты, наверно, думаешь, я просто старый болтун из мюзик-холла и мне, как старине Билли, пора наконец узнать правду: что нынче не в моде портмоне и лакированные туфли. Понимаешь, когда выходишь на эстраду, то воображаешь, что любишь всех, кто пришел на тебя посмотреть, а на самом деле — ничего подобного. Ты их не любишь, и никакая неслыханная красота из глотки не лезет. Поработав, можно приобрести хорошую технику. Можно улыбаться, черт побери, — улыбаться и выглядеть самым развеселым и разлюбезным парнем на свете, а разобраться — ты такой же мертвый и выпотрошенный, как все, и так же сложил лапки. Вот лицо, оно может расцвести теплотой и участием. Изо рта польются песни и самые кошмарные, совсем не смешные истории, но это мертвое царство ты не расшевелишь. Все будет напрасно, ты загляни в мои глаза. Они же мертвые. Я такой же мертвец, как это вялое стадо вокруг. Никакой разницы — ни я ничего не чувствую, ни они. Сплошные мертвецы. Ты мне лучше вот что скажи. Скажи мне такую вещь. Как бы ты отнеслась, если бы мужчина моего возраста женился на девушке, ну, скажем, твоего возраста? Не ужасайся. Я же предупредил — я совершенно бесчувственный.
Д ж и н. Как ты можешь! Как ты можешь такое сделать!
А р ч и. Ты слишком давно не навещала старика отца. Впрочем, мы всегда редко виделись. Ладно, забудь.
Д ж и н. Ты шутишь! Как можно так поступить с Фебой, только не развод.
А р ч и. Дети! (Смеется.) Дети! Что дети, что этот идиотский мюзик-холл — одно и то же. Ладно, не беспокойся за своего папашу, он еще занят судьбой нашего Мика. Так мне кажется, во всяком случае. Я же сказал, меня уже ничего не трогает. Как заявил один тип: «Я платил — развлекай меня». Пусть кто угодно вылезает и выступает, пожалуйста, мне плевать. Старик Арчи с глазами мертвеца давно умыл руки и вообще все чувства растерял по дороге. Вы бы, разумеется, не подумали, глядя на меня, что я был сексуален? Так вот, все не так, леди. Все не так и не то. Я из таких. Барменша в «Кембридже». Та самая, что так огорчила беднягу Билли. Я ведь спал с ней! А он и не знает...

Входит Феба.

Ф е б а. Мне показалось, у вас кто-то есть. Снизу позвонили. Там полицейский тебя спрашивает, Арчи.
А р ч и. Это налоговый инспектор. Налоговый инспектор. Скажи, я его жду. Я его жду уже двадцать лет.
Ф е б а (к Джин). Мне показалось, здесь кто-то был. Как ты думаешь, зачем он пришел?
А р ч и. Здесь только я и дочь моя. Я и дочь моя — от первой возлюбленной. Почему ты не едешь в Лондон? Скажи, а ты счастлива, что ты нормальна? Сам я не пропускал ни дня, верно, Феба? Ни единого дня. Мне всегда нужно было взбодриться под вечер, да и с утра иногда. Словно ветчинки перехватить. У всех одна проблема. Если только ты не Мик и у тебя вообще нет проблем. Впрочем, у него была проблема, но теперь он уже в дороге. Вот это мальчик без проблем. А я ни дня не пропускаю и даже успеваю дважды. Бедняжка Феба, что ты испугалась, не надо. Или они это делают, и им не нравится. Или они этого не делают, и им опять не нравится. Не пугайся, дорогая. Арчи снова пьян. Там налоговый инспектор, ничего страшного.
Ф е б а. Фрэнк туда спустился...
Ф р э н к (входит). Сволочи! Подлые сволочи! Они его убили! Убили Мика! Гнусные твари, — застрелили его! Мерзавцы!
А р ч и (медленно поет в ритме блюза). О, господь, мне все равно, где меня зароют, все равно мне, все равно, где меня зароют, главное — моя душа к богу отойдет!

3анавес

Конец второго действия


Интермедия

Девятый номер

Блюз. Прожектор направлен на Фрэнка, он сидит за фортепиано.

Ф р э н к.
Привезите его тело и заройте в Англии,
Привезите его тело и заройте здесь.
Привезите его тело в самолете.
Только не надо слов.
Из-за тех дорожек в Итоне
Оказались мы побитыми.
Но не станем горевать,
Всем Британия нам мать.
Так привезите его тело и заройте здесь.
Привезите его тело в самолете...
Только не надо слов.

Свет гаснет.


Десятый номер

Билли, Феба, Джин, Фрэнк, Арчи.
Билли и Феба — в черном. У остальных траурные повязки на рукавах.

Д ж и н. Вот и все. (Берет в руки газеты.) Может кто-нибудь объяснить мне, какой был в этом смысл? (Пауза.)
А р ч и. У моей тетки была любимая фраза: «Что ж, ему устроили хорошие проводы». Не упускала случая сказать ее. (К Билли.) Помнишь?
Б и л л и. Бедняжка Рози.
А р ч и. Меня всегда разбирало любопытство, что произойдет, если она забудет свой припев.
Б и л л и. Мы со старушкой Рози часто куда-нибудь выходили. Любили походить. Пока семьями не обзавелись.
Д ж и н. И у сегодняшнего зрелища есть свои любители. Как ты, Феба?
Ф е б а. Ничего, дорогая, немного устала.
Б и л л и. Какой тогда был Лондон. Самое веселое место на земле. Так любили посмеяться, что всякому выходу были рады. Лучшая публика в мире. (Идет налево, к центру. Берет кресло, садится.)
А р ч и. Я как-то выступал в маленькой деревушке, в Донегале. В ирландском турне. (К Билли.) Ты помнишь, наверно. Когда мы приехали туда утром, ко мне подошел человек и сказал: «Мы здесь на драме собаку съели. В драме разбираемся как никто. Наши театральные критики ничего не упустят, ничего!» Оказалось, он местный кузнец. Он еще сказал: «Если здесь публика вас примет, значит, вас примет любая публика в мире». И в общем был прав. Кажется, я в тот вечер провалился.
Б и л л и. Бывает, рассядутся и пялят на тебя глаза. Сидят как истуканы. Но Лондон — другое дело. Ах, старушка Рози замечательная была женщина. Даже хорошо, что ее нет сейчас с нами.
Д ж и н (потрясая охапкой газет). Как бороться со всем этим?
Ф р э н к. Никак.
Д ж и н. Почему, интересно, никто не поместил фотографию, как ты крутился у своих бойлеров?
А р ч и. Вряд ли Мик принял бы это всерьез.
Ф р э н к. Всем уже все надоело.
Д ж и н. Еще как надоело. Всем все надоело, все ко всему готовы, могут только бессмысленно ждать, что новенького преподнесут.
А р ч и. Господи, не принимай все так близко к сердцу.
Д ж и н. Тебя же ничто не трогает.
А р ч и. И слава богу.
Д ж и н. Фрэнк зато совсем другой, хочу надеяться. Ты только не бойся, Фрэнк. Не опасайся принимать все близко к сердцу, вроде моего талантливого жениха. От этого не умирают. Может иногда показаться, но на самом деле не умирают.
А р ч и. Старина Мик был в этом смысле вроде Грэма. Он, казалось, твердо знает, чего хочет и куда целит.
Д ж и н. А вот знал ли сейчас, интересно...
А р ч и. Помню, у него был роман с одной девицей по имени Сильвия. Ему тогда было всего шестнадцать.
Д ж и н. Что с тобой, Арчи?
Ф р э н к. Оставь его в покое!
А р ч и. Действительно, оставь старика отца в покое!
Д ж и н. Да ты и так всю жизнь в покое!
А р ч и. Знаешь что, я ведь всю жизнь за чем-то гонялся. Гонялся за темным пивом, которое можно пить весь вечер и не бегать с места каждые десять минут, и не блевать потом, и за все удовольствие четыре пенса. Если мне гарантируют темное пиво, я за такого человека обязательно проголосую. Непременно. А вообще-то мне всегда было легче управиться с бабой, чем сделать политическое заявление.
Д ж и н. Знаешь, Арчи, а ведь ты сволочь.
Ф е б а. Джин...
Д ж и н. Самая настоящая...
А р ч и. Потому что мне на все наплевать, кроме темного пива? Видишь ли, детка, со временем ты поймешь, что человеку вообще-то ничего не нужно, кроме исполнения какой-нибудь гнусненькой прихоти. Для меня такая гнусненькая прихоть — темное пиво. Зачем же так на людей кидаться?
Д ж и н. Не могу иначе.
А р ч и. Ты что же, держишь себя за слабительное?
Д ж и н. Так мне легче.
А р ч и. Должен признаться, я никогда не верил разговорам о душевной чистоте. Я, кажется, здесь бутылку пива оставлял?
Ф е б а. По-моему, нет, дорогой.
А р ч и. Смотри, Джин, не остережешься — на тебя живо ярлык навесят. И тогда ты — никто. Никто, как все мы.
Ф е б а. Фрэнк тебе принесет. Там еще осталось в кухне. Тебе не трудно, Фрэнк?
Ф р э н к. Конечно. (Поднимается, идет влево от кресла.)
Д ж и н. Нельзя же заниматься все время тем, чтобы вещи прибивать к полу, а самим скакать в окно.
А р ч и. Почему — нельзя?
Д ж и н. Ты такой же, как все, только еще хуже — думаешь, от всего можно отгородиться простым безразличием. (Потрясает газетами.) Думаешь, ты неуязвим, если решил на все наплевать, и что можно материться всю жизнь и надеяться — авось что-нибудь перепадет.
Ф р э н к. Оставь его в покое, он не меньше тебя расстроен. Помолчи.
Д ж и н. Сейчас я расскажу историю Арчи Райса. Внимание. Действующие лица сначала?
А р ч и. И все равно священник мне не понравился. До омерзения. Когда все вышли, он уже на ногах не держался. Ты заметила?
Д ж и н. Не надо этих детских фокусов. Не пройдет.
А р ч и. Давай, давай, оскорбляй меня. Я привык. Я уже давно открыл один секрет. Люди, как правило, не знают, когда именно их оскорбляют. И довольно много людей хорошо наживается на этом. А я ведь — сама знаешь, какой тупица. Самый обыкновенный.
Д ж и н. Только не надо смирение изображать...
А р ч и. А я и есть такой! Само смирение. Оно во мне перекатывается, как горошина в погремушке. У тебя и того нет.
Д ж и н. Не много, однако.
Ф р э н к. Что это она?
А р ч и. Не спрашивай, сынок. Не спрашивай. Я в жизни ни на один вопрос не ответил.
Д ж и н. Куда тебе. До того ли, когда можно просто презирать всю эту безликую толпу, уставившуюся на тебя из темноты. А ты такой перед ними шикарный. (Фрэнку.) Я бы хотела сказать тебе всю правду о твоем отце.
Ф р э н к. Слушай, Джин. Мика похоронили. Он в земле, и не надо больше ничего говорить, и ссориться не надо.
Д ж и н. Так что, устроить две минуты молчания? А папочка твой не только самый великодушный, понимающий и чуткий, но ему еще и наплевать на всех на свете. Два гроша ему цена в базарный день.
А р ч и. Что ж, оценка произведена точно.
Д ж и н. И нечего так на меня смотреть. Не ты один брата потерял. Но почему, почему мы все спокойно сидим и всё принимаем, почему мальчики умирают или стоят у бойлеров, почему мы на все согласны, чего мы от этого ждем, на что это все нужно? Неужели действительно ради того, чтобы рука в перчатке помахала нам из кареты с королевским гербом?
Ф е б а. Я, пожалуй, пойду прилягу. (К Джин.) Он всегда ко мне очень хорошо относился.
Ф р э н к. Принести тебе лекарство?
Д ж и н. Никто никого не слышит.
Ф е б а. Спасибо, милый. Если тебе не трудно. (К Джин, просто.) Всегда был со мной такой ласковый. Что бы ни случилось. Всегда. (Уходит.)
Ф р э н к. Сейчас тебе пиво принесу.
Б и л л и. У меня всегда в буфете стоял поднос с напитками. Где же ключ?
Д ж и н (к Арчи). Нельзя с ней так поступать. Я не позволю.
Б и л л и. Ага, вот он.
А р ч и. Он хочет знать, возобновил ли я контракт. Все в порядке — у меня еще три месяца.
Б и л л и. А? (К Джин.) Вот.
Д ж и н. Что?
Б и л л и. Что такое, тебе уши прочистить, что ли?
Ф р э н к. Хочешь пива, дедушка?
Б и л л и. Никто не слушает, когда к ним обращаются!
Ф р э н к. Я говорю, пива хочешь?
Б и л л и. Прямо беда. Каждый только и думает, чтобы огрызнуться или еще чего себе позволить. Вместо того чтобы слушать и делать как велят. Нет, лучше пойду спать. Завтра вставать рано. (Арчи.) Когда, ты сказал?
А р ч и. Около девяти.
Ф р э н к. Куда это вы собрались?
Б и л л и. Нам с твоим отцом предстоит завтра одно дело. Смешно, как вся эта публика шляпы сняла перед нашим Миком сегодня.
Ф р э н к. У большинства, впрочем, вообще шляп не было.
Б и л л и. Когда я был молод, то каждый — а тогда все мужчины носили шляпу, хоть лорд, хоть кучер, — каждый мужчина обнажал голову, когда приближался к Кенотафу. [Кенотаф — памятник жертвам первой мировой войны (1914—1918)] Даже в автобусе. А сейчас, я видел, проходят себе, даже не взглянут. И если оттуда убрать флаги, то наверняка садились бы рядом и жевали бутерброды.
А р ч и. Я все думаю о нашем Мике и Сильвии. Прелестная и симпатичная была девчушка. Интересно, что с ней сейчас. Прочла она о нем в газетах? Национальный герой, убит на поле брани. Вряд ли она его совсем забыла.
Ф р э н к. Наверно. Можно, я себе налью?
А р ч и. Пожалуйста. Помню, в свое время я из-за нее поволновался. Я никак ничего не мог вытянуть из Мика, а у меня было подозрение, что она еще подросток. И немного тревожился. Я пытался с ним про это заговорить, но он всегда считал, что я малость придурковат, вот ведь как. Я, впрочем, не обижался. Мне даже нравилось. (К Джин.) Он вообще меня всерьез не принимал. Я мекал и бекал и наконец ляпнул: «Послушай, сынок, ты, вероятно, и сам уже знаешь, что хорошо бы поосторожней». Он только осклабился, как щелкунчик, а я почувствовал себя доморощенным попом. И добавил только: «А ты, собственно, знаешь, когда по закону наступает половая зрелость?» Он все сидел со своей кошмарной ухмылкой от уха до уха и сказал: «В шестнадцать».
Д ж и н. Куда ты завтра тащишь Билли?
А р ч и. Придется возвратиться в Брайтон, наняться в уборщики пляжа.
Ф р э н к (к Джин). У тебя есть при себе аспирин? Я ничего не нашел.
А р ч и. Эдлинс — так, кажется. Дальше за Брайтоном.
Д ж и н (передавая Фрэнку таблетки). Ты не знаешь, что он надумал?
А р ч и. Там можно премило накачаться местным сидром за какие-то гроши.
Ф р э н к. Да оставь их в покое.
А р ч и. Давненько не пробовал. Сколько он тогда стоил?
Д ж и н. Он хочет с ней развестись. Хочет бросить Фебу. Я ее видела, эту девку, на которой он собрался жениться. Уже совсем спятил. Окончательно. А с ней что будет? (Кивает в сторону спальни.)
Ф р э н к. То же, что и со всеми. Послушай, Джин, милая, сердце мое золотое, ты ведь никого не переделаешь...
Д ж и н. Ты хоть видел ее? Я их вчера застала вместе. В «Роклиффе». Очень хорошо разглядела. Профессиональная девственница.
А р ч и. Интересно, какой там нынче сидр. (К Билли.) Сколько, говоришь, он стоил?
Ф р э н к. Отнесу ей таблетку.
Б и л л и. Что?
А р ч и. Сидр, говорю, старый бродяга.
Б и л л и. Откуда мне, интересно, знать? Разве я пил такое пойло?
А р ч и. Да, кисловат, пожалуй.
Б и л л и. Пенни, что-нибудь так. Пенни за пинту.
А р ч и. А сейчас, небось, целый шиллинг. (Короткая пауза.) За эти деньги и пива можно выпить.
Д ж и н (к Арчи). Она красивая, испорченная, тщеславная и глупая к тому же. И родители у нее, наверно, глупые. Только глупцы могли произвести на свет мисс «Ничтожество — 1957».
А р ч и. Все равно.
Д ж и н. Сколько ей?
А р ч и. Двадцать.
Д ж и н. Двадцать. Наверно, они настолько глупы, что даже позволят ей выйти за тебя?
А р ч и. Знаешь, мне только однажды повезло встретить страстную женщину. Страстную по моим понятиям. Она была замужем и счастлива. Ее звали Айви.
Д ж и н. Полагаю, и денег они тебе ссудят?
А р ч и. Была такая мысль.
Д ж и н. Ты значит, позволишь ей продеть кольцо в нос и будешь себя уверять, что это не больно, потому что тебе наплевать на всех и вся. Думаешь, на тебе свет клином сошелся? А что с Фебой?
А р ч и. Айви Вильямс ее звали. Миссис Айви Вильямс. Миссис Айви Вильямс.
Б и л л и. Ну что ж, пойду. К кому мы идем — к Рубенсу?
А р ч и. К Клейну.
Б и л л и. Чарли Клейн. Старина Чарли Клейн. Я был в его самой первой антрепризе, ты знаешь?
А р ч и. Двенадцать тридцать.
Б и л л и. Он был еще моложе Джинни. Я его рекомендовал в Национальный спортивный клуб. Собственно, я его и вывел в люди.
А р ч и. Прижимистый, негодяй.
Б и л л и. Ну, Чарли парень что надо. Это ведь я его заставил связаться с Эдди Драммером. Хороший артист Эдди. Тысячу в неделю зарабатывал, и так двадцать пять лет — ни больше ни меньше. Хороший малый. Попал как-то в середину. Не из наших, настоящих ветеранов, и не из этих, нынешних, пятиминутных звезд с микрофоном. Они ведь сейчас ничего из себя не представляют. А у него был свой стиль, у Эдди, и хоть бы намек на какую вольность, что бы он ни делал. У нас у каждого был свой стиль, свои песни — и вообще все было очень по-английски. И говорили мы все по-английски. Не то что нынче. Знали точно, что положено, что нет. Высмеивали, конечно, порядки, но чтобы всерьез замахнуться — никогда. Настоящий профессионал — это вам не шутка, он с одним задником за спиной займет публику на полчаса. И притом он самый обыкновенный человек, как все остальные, даже еще обыкновенней, если уж на то пошло. Да, а Эдди все выступает. Все выступает. (К Джин.) Я ему всегда говорил, и все говорили: «Эдди, не забывай о тех, кого встретил по дороге в гору, они еще попадутся тебе, когда начнешь с горы спускаться». Старина Эдди. Вот он, пожалуй, действительно великий. И последний. Да, пожалуй, последний. (Уходит.)
Д ж и н. Что ты задумал, что ты хочешь с ним сделать? Неужели опять выпустить на сцену?
А р ч и. У Рубенса и Клейна, завтра в двенадцать тридцать...
Д ж и н. Ты ведь в гроб старика сведешь, только бы спасти свою никому не нужную, не первой свежести программу...
А р ч и. Спасение никому не нужной, не первой свежести программы здесь ни при чем. А вот спасти твоего никому не нужного и не первой свежести папашу от тюрьмы было бы неплохо. Публика совсем не обязательно придет смотреть Арчи, зато Билли Райса она еще может помнить. Так что попытаться стоит.
Д ж и н. И тут ты все решил развалить? У него одного осталось еще достоинство и уважение к себе, он единственный имеет хоть что-то, а ты его решил убить, отправляешь к этим Рубенсу и Клейну, чтобы эти господа в двенадцать тридцать подписали ему смертный приговор. Куда ты ввязываешься, чем ты его пронял?
А р ч и. Он считает, что обязан мне помочь.
Д ж и н. Обязан помочь! Обязан! Билли ни тебе, ни кому другому ничем не обязан.
А р ч и. Видишь ли, пока ты мне рацеи читала насчет моральной чистоты, Билли сделал одну штуку. Он пошел к родителям той девушки, ну, той профессиональной девственницы из «Роклиффа». Пошел и рассказал им, что я женат и что у меня взрослые дети. Полагаю, внебрачными отпрысками ему уже не пришлось их пугать.
Д ж и н. Так он одним махом прикончил эту историю?
А р ч и. Именно так. Я ведь им не сказал ни о Фебе, ни о вас.
Д ж и н. Было бы странно, если бы сказал.
А р ч и. Так что, Джинни, ты не ошиблась, душечка. Уж насчет Фебы — точно. Не видать бедняге Арчи тихой пристани.


Одиннадцатый номер

А р ч и. Леди и джентльмены, Билли Райс не выступит сегодня. Билли Райс не выступит больше никогда. Мне бы очень хотелось спеть песенку в его честь и вместо него. Отходную. Но, увы, я не в силах. Никто не в силах. Из нас, во всяком случае. (Уходит.)

Тюлевый занавес. Траурная процессия: Арчи, Феба, Джин, Фрэнк, Грэм и брат Билл. Они собираются вокруг гроба,
в центре сцены. Он покрыт английским флагом. На крышке — шляпа Билли, трость, перчатки. Доносятся
отрывки старых песенок, отдельные мелодии, треньканье банджо. После короткого затемнения начинается...


Двенадцатый номер

На авансцене слева в свете рампы Арчи и брат Билл. На авансцене справа в свете рампы Джин и Грэм Додд. Брат Билл оставляет впечатление преуспевающего, очень хорошего адвоката, каковым он и является. Грэм Додд может быть точно таким же через тридцать лет, если повезет. Таких вокруг великое множество — хорошо одетых, самоуверенных, образованных, с эмоциями и воображением настолько ограниченными, что их практически не следует брать в расчет. Их отличает полная неспособность ощутить себя на месте человека, попавшего в ситуацию хоть чуть-чуть непохожую на их собственную. О внешности Грэма Додда сказать особенно нечего. Не узнать его можно лишь по причине распространенности этого типа.
Оба диалога идут независимо друг от друга, хотя и одновременно.

Г р э м. Честно, Джин, я совсем не хочу тебя обидеть. То есть, может, это и обидно — так говорить, но я просто не представляю, что у тебя может быть общего с ними.
Д ж и н. Не представляешь...
Г р э м. Конечно, они тебе родные и все такое, но ведь есть предел, всему есть предел...
А р ч и. Он был такой прелестный старик. Знаешь, кто это сказал? Чарли Клейн. Чарли Клейн сказал, что наш Билли был прелестнейший старик из всех, кого он знал в мюзик-холле.
Г р э м. ...нельзя, Джин, забывать о своей ответственности перед другими.
А р ч и. И до сих пор непревзойденный. До сих пор!
Г р э м. ...конечно, ты с ними выросла, это все твое, но ведь есть же и другая жизнь, более значительная.
А р ч и. Их были единицы. Единицы.
Д ж и н. Прости, Грэм. Я остаюсь с Фебой. Я же сказала, я все уже решила прежде, чем уехать. Выйти за тебя я не могу, да и не хочу больше. В любом случае мне надо остаться. Без Билли Феба осталась совсем одна. Фрэнк уезжает в Канаду через пару недель...
А р ч и. Джин считает, это я его убил.
Б р а т  Б и л л. Ты не убил его, Арчи. Человека не так просто убить.
Д ж и н. У нас совершенно разные представления о жизни. Даже воздух, которым мы дышим, разный.
Б р а т  Б и л л. Слушай, Арчи. Остался последний шанс. Это Канада. Ты, Фрэнк, Феба — вы все можете ехать втроем. Билеты уже оплачены. Вот они, у меня в кармане. Держи твой. Уедете, начнете новую жизнь, все трое.
Г р э м. Чепуха. Чем ты от меня отличаешься? Ты же любила меня, сама говоришь. Нам было хорошо вместе. Мы бы очень неплохо с тобой устроились. Впереди у меня вполне приличная карьера. Все бы у нас было. Возвращайся ко мне, Джин.
А р ч и. В Торонто темного пива нельзя достать. Я уже пробовал.
Д ж и н. Ты когда-нибудь ехал сюда поездом? Поездом Бирмингем — Хартлпул? Или тем, что идет от Манчестера до Уоррингтона или Уиднеса? Представь, ты выходишь, идешь по дороге, с одной стороны какой-нибудь химический завод, с другой — железнодорожные склады. Детишки играют на улице, и ты подходишь к женщине, она стоит на пороге своего дома. Не на пороге даже, потому что там сразу попадаешь с улицы в комнату. Что ты ей скажешь? Что ты ей можешь сообщить, чем поделиться? Так и выложишь: «Мадам, а вы знаете, что Иисус умер на кресте за вас?»
Б р а т  Б и л л. Вот билеты, Арчи. Возьми. Я оплачу все твои долги, все улажу, за всем прослежу.
Д ж и н. А она только оглянется на тебя и ответит: «Да, конечно, слыхала».
А р ч и. А если я не поеду?
Б р а т  Б и л л. Тогда я палец о палец для тебя не ударю, Арчи. Кончено. Боюсь, тебе придется пенять на себя. Канада — или тюрьма.
А р ч и. Понимаешь, я всегда считал, что мне надо побывать в тюрьме. Там, должно быть, весьма интересно. Наверняка встречу знакомых. Знаешь, что моя хозяйка в Фулэме говорила про тебя? Вот что: «Он похож на судебного исполнителя». Так и сказала, не вру.
Г р э м. Если уж тратить на что-то усилия, то хоть не впустую. Разве не так сказал бы твой отец?
А р ч и. Все равно на здешней бирже труда ничего не получишь. Сюда, наверно, со всей Англии бродяги набежали. Тем не менее спасибо, у меня еще два представления. Жалко, конечно, хотелось бы добрать очко для налогового инспектора. Видно, двадцать первой годовщины мне не справить. Кстати, неплохо бы найти во всем этом смысл.
Д ж и н. Мы — это только мы, кроме нас, никого нет во всей вселенной, никакого бога. Похоже, все началось элементарно просто: луч солнца попал на кусок тверди, и вот они — мы. Надеяться больше не на кого. Хочешь не хочешь, всего добивайся сам. Мы сами себе хозяева.
Б р а т  Б и л л. Прости, Арчи, но я давно не надеюсь хоть что-нибудь понять.

Свет гаснет.


Тринадцатый номер

Рок-н-ролл. За тюлевым занавесом из первого действия — аллегорическая Британия без одежд. Затем — музыка песенки «Я для себя» Арчи Райса, единственного и неповторимого, прерывает программу. Сцена погружается в темноту. Луч прожектора падает на боковую кулису, из-за нее появляется Арчи. Он поет несколько тактов.

Я для себя, и ты для себя тоже —
Что еще лучше на свете быть может,
В старой доброй Англии я пью свою чашку шоколада,
И никакого дурацкого равенства мне не надо.
Пусть ваши чувства по сторонам не разлетаются,
Помните, милосердие лишь дома начинается.
И если за нами хоть один архипелаг,
Удержим его, и пусть там реет британский флаг!
Что еще лучше на свете быть может!
Я для себя, и ты для себя тоже.
Помилуй боже.

Я на минутку, хотел рассказать вам о жене. Она-таки вернулась к мужу. Вернулась, и никаких гвоздей. Не хлопайте слишком громко, мы в очень старом здании. Очень. Так как? Что скажете, ей, дама в шлеме? Не скрою, она малость увяла. Мясом бы ее подкормить, как в доброе старое время. Со мной не советуются, ну и ладно. Или хотя бы яичницей из пары яиц. И все же она ничего, очень даже ничего. Крутит, правда, с нашим Чарли, верно, Чарли? (Дирижеру.) Повстречала его как-то в двери-вертушке, так и крутятся с тех пор. А у меня вот пунктик появился, как вам нравится? Самый настоящий пунктик. «Ню», вот как это по-культурному будет, дорогие дамы, «ню». Да будь я проклят, на ней одежды больше, чем на мне. Вон сколько. И еще вот что. Пожалуй, нет. Ну ладно, дело не в этом. В жизни, доложу я вам, мне не раз приходилось спотыкаться. На первый взгляд ведь не подумаешь, что я был сексуальный. Нет, если честно, ведь это так, не отпирайтесь, сударыня. Сил, я думаю, у вас тоже прибавляется после этого. (Поет.) «Сладкое, вкусное ваше печенье, только с моим не выносит сравненья». А вон тип стоит сбоку, он уже на вас нацелился, или вам это приятно? Вон он стоит. Мне отсюда видно. Должно быть, налоговый инспектор. Смешная штука — жизнь. Не согласны? Очень смешная. Все равно что сосешь конфетку, только с оберткой вместе. Ну и что, в конце концов, все мы производители удобрений. А по мне, лучше кружку пива в день выпивать, честное слово. Вот вы не верите, а я правду говорю. Думаете, я так вот взял и ушел? Признавайтесь честно, хотели бы, чтоб я ушел? Взял вот так — и ушел? Я и ухожу. Что такое, вы там замерзли, что ли? Так вот, прежде чем действительно уйти, леди и джентльмены, мне бы хотелось рассказать одну небольшую историю, совсем небольшую. Это история об одном человеке, таком маленьком, обыкновенном человечке, вроде нас. Так вот, просыпается он однажды и видит, что очутился в раю. Осматривается это он и видит: рядом стоит какой-то тип. Оказалось, этот тип — святой или что-то вроде того. Во всяком случае, он из комитета по встречам. И тип ему говорит, святой то есть говорит: «Вот, говорит, ты, стало быть, в раю». «Да неужто?» — человечек отвечает. «Точно, — говорит святой. — Более того, ты себе вечное блаженство заработал». «Не может быть!» — наш говорит. «Самым определенным образом», — говорит святой. «Когда это еще будет!» — «Не слышишь разве сонмы? Все поют, все ликуют, что скажешь, сын мой?» Огляделся человечек, увидел, как сонмы земные разлетелись по вселенной. И говорит святому: «А можно мне повыше подняться, к вам, и оттуда на все поглядеть?» Святой ему в ответ: «Сделай одолжение, сын мой» — и место ему освобождает. Взобрался человечек куда показал святой и воззрился на все, что кругом творится. На всех призраков небесных и прочие штуки. «Чудо и радость вечная вокруг тебя», — говорит святой. «Значит, это все — вечность, а сам я в раю?» — «Точно так, сын мой. Что скажешь?» И вот человечек огляделся немного, а святой повторяет: «Ну, что, сын мой?» — «Что ж, — тот ему, — я часто думал, что сказать, если вдруг такое приключится. Так ничего и не придумал». Святой посмотрел на него благосклонно и снова говорит: «Ну, а сейчас что скажешь, сын мой?» — «Одно могу сказать», — ответил человечек. И такое сказал! У святого стала такая морда, будто ему съездили огромной лапой. Призраки бросили пение, ангелы скрыли свои лица, и какое-то мгновение вечности в раю не раздавалось ни звука. Святой сначала потерял дар речи, а затем обнял человечка и расцеловал. И сказал: «Я тебя полюбил, сын мой. И всегда буду любить всей душой. Я это слово мечтал услышать с тех пор, как попал сюда». Вон он, нацелился, я отсюда вижу. Ну так что, получилось у меня? Получилось.

Занавес поднимается, открывая темную пустую сцену. Раздается тихая музыка, и Арчи Райс, не покидая маленького
кружка света, начинает, приплясывая, негромко петь одну из своих песенок:

На все мне наплевать,
Меня ничто не тронет,
Не лучше ль переждать,
Пока нас похоронят?
(Начинает немного запинаться.)
Пусть...
Пусть смотрят и глазеют —
Мне это все равно.
(Останавливается и смотрит перед собой.)

Музыка продолжает играть.

(Подхватывает.)
Увидят, ты обижен,
Останешься унижен.
(Снова останавливается, подняв глаза, ждет, затем продолжает.)
Поэтому плевать на все.

Слева появляется Феба с плащом и шляпой в руках.

А р ч и.
На все мне наплевать,
Меня ничто не тронет,
Не лучше ль... (Останавливается.)

Музыка продолжает играть, пока он идет к Фебе. Она помогает ему надеть плащ и подает шляпу.
Он колеблется, возвращается к рампе.

Вы — хорошая публика. Очень хорошая. Очень хорошая публика. Сообщите мне, где вы завтра сами выступаете, и я приду поглядеть на вас.

Направляется в глубину сцены с Фебой. Прожектор все еще освещает то место авансцены, где Арчи только что стоял. Оркестр продолжает играть «На все мне наплевать», внезапно маленький кружок света исчезает, сцена пуста и темна. Арчи Райса больше
нет. Осталась только музыка.


Занавес.

Hosted by uCoz